Этюды об Эйзенштейне и Пушкине - Наум Ихильевич Клейман

транскрипцию. Впервые ее напечатал Томашевский, но это не повлекло за собой пересмотра предшествующего стиха. Погода волновая сохранилась во всех публикациях, не вызвав знака вопроса даже в академическом издании 1937 года[360]. Такое чтение слова крайне сомнительно и по рисунку под последними строками: челнок с пловцом у берега на спокойной (отнюдь не «волновой») воде. Кроме сюжета, важны характер и положение рисунка. Он не похож на стремительные наброски Пушкина на полях, когда стопорилась работа над стихом или когда ее сопровождал рой ассоциаций. Рисунок напоминает те «иллюстрации», которыми Пушкин как бы завершал развитие мысли или обозначал естественное членение текста – конец главы или строфы.

Скорее всего, Пушкин не оборвал гипотетический незавершенный катрен, а закончил текст двумя рифмующимися стихами.

Сначала он наметил эти финальные строки первыми словами:

ПогодойЗаноси[т]

Вероятно, еще до того, как эти слова были зачеркнуты, появился рисунок: пловец в челноке под высоким небом. Только как знак неба можно понять горизонтальную черту над финальными стихами – иначе зачем бы поэт отделил их от остального текста?

Изображение помогло сформироваться тексту, это очевидно: последняя строка легла уже на фигуру пловца. Слово Заносит Пушкин заменил на Бросает, но и его отменил, и следующий вариант пришлось писать ниже, чем предполагалось.

Заметим, что окончательная редакция начала этой строки похожа все же не на заносит, а на загонит (как Томашевский поначалу и читал). Эпитет утлый Пушкин тоже заменил другим, записанным столь неразборчиво и, видимо, сокращенно, что приходилось восстанавливать зачеркнутое.

Оставим пока непрочитанным и загадочное слово в конце предпоследней строки, зрительно рифмующееся со словом челнок:

Сюда погода в… окъ (?)Загонит [утлый мой] челнокъ

Итак, высока вероятность того, что последние 14 стихов наброска составляют полную онегинскую строфу.

Еще одна полная строфа

Вслед за Анной Ахматовой мы занялись второй половиной «Отрывка». Вернувшись к его началу, можно обнаружить, что и тут таится целая романная строфа (слева указан порядковый номер строки в автографе):

(2) Когда порой Воспоминанье(3) Грызет мне сердце в тишине(4) И отдаленное [потаенное?] страданье (1) Как тень опять бежит ко мне(5) Когда людей вблизи [у]видя (7) Их слабый ум [?] возненавидя(6) В пустыне скрыться я хочу(8) Тогда [неразб.] лечу(9) Не в светлый кр[ай] где не[бо блещет](10) Неизъя[снимой синевой](11) Где [море теплою волной](12) На пожелтелый мрамор плещет(13) И лавр и тем[ный кипарис](14) На воле пыш[но] разрослись

Необходимость одной из двух перестановок строк была понята давно: еще Морозов догадался, что верхняя строка не есть начальный стих наброска (кстати, она явственно сдвинута вправо). Он сделал ее, правда, не четвертым, а вторым стихом, из-за этого поменяв местами и строки 3-ю и 4-ю. Томашевский указал верное положение строки, вытесненной наверх многочисленными поправками. Такое решение подтверждает тире в конце стиха, после ко мне: у Пушкина в подобных случаях это не знак препинания, но отметка членения текста (на четверостишия, двустишия или строфы).

Достаточно еще одной перестановки – строк 6-й и 7-й, чтобы первые четырнадцать стихов наброска образовали безупречную онегинскую строфу.

Достаточно, но необходимо ли? Чтобы обосновать эту необходимость и заодно пояснить некоторые расхождения с текстом принятой ныне печатной редакции, проведем столь же педантичное расслоение автографа.

Две начальные строки записаны чисто, без единой поправки. По наблюдениям Сергея Михайловича Бонди, это случалось, когда стихи либо сложились в воображении Пушкина, прежде чем впервые легли на бумагу, либо когда они переносились из более раннего черновика.

Напряженная правка началась с третьего стиха. Его самый ранний вариант прочитан Морозовым как И злое, мрачное мечтанье. Он переделывался в несколько приемов. Сначала были зачеркнуты эпитеты, над ними Пушкин написал: погружаюсь я.

Отвергнув и этот вариант, он уже под строкой наметил новый: забываюсь я. Видимо, еще до отмены этой версии появился набросок к четвертому стиху: И в свете (?) мне. Вряд ли Пушкин надолго оставил стих неполным – над строкой вписал слова: страшно, душно, а в свете заменил (возможно, несколько позже) на в мире. Какое-то время существовал текст:

И забываюсь я в МечтаньеИ страшно, душно в мире мне

Можно понять, почему он не удовлетворил поэта: мотив страшного, душного мира должен был бы предшествовать «забвенью» и «мечтанью». Появляется еще один вариант третьего стиха: И пью холодное (?) страданье (записан с отступом вправо под четвертой строкой). Затем возникает: И отдаленное (потаенное?) мечтанье… Наконец, последним словом стиха вновь становится страданье.

Отсутствие глагола в третьей строке потребовало его вставки в четвертый стих: встает, что вытеснило одно из слов (душно или страшно). Стихи могли обрести такой вид:

И потаенное (?) СтраданьеВстает, и страшно в мире мне

Лишь после этого вверху листа была записана окончательная редакция четвертого стиха:

Как тень опять бежит ко мне.

Второе четверостишие началось неполным стихом:

Когда людей видя

Позднее над пропуском появилось слово повсюду, оно было отвергнуто ради другого, которое столь густо зачеркнуто, что не поддается прочтению.

Следующий вариант Пушкин вписал прямо в пробел: вблизи. Это слово он не вычеркнул, значит, остался им доволен. Однако из-за нехватки одного слога в стихе Томашевский восстановил отброшенное «повсюду». Такая конъектура, относительно законная с узко-текстологической точки зрения, представляется все же неверной: она нарушает мысль автора. «Повсюду» отвергнуто не зря, ведь причина воображаемого бегства «в пустыню» – не мизантропия, а лучшее, нежели раньше, понимание людей. Морозов нашел удачное решение: вблизи[у]видя. Минимальная конъектура максимально сохраняет и мысль, и текст Пушкина. С такой редакцией согласуется и совершенная форма двух деепричастий – увидя и возненавидя.

Нас особенно интересует шестая строка. Она начиналась словами: Хотел бы… Пушкин их зачеркнул, как и другие, более поздние версии начала: Чуж[бину?] и Хочу. Несомненно, еще позже вписан остальной текст этой строки – получился стих: В пустыню я бежать хочу. Пушкин зачеркивает бежать и вписывает сверху скрыться: вышло В пустыню скрыться я хочу. Стих не продолжает горизонталь ни одного из отвергнутых вариантов начала, а вписан отдельно и, судя по почерку, весьма торопливо – как набросок, параллельный работе над другим стихом.

В самом деле, этот вариант шестой строки был, очевидно, найден Пушкиным позже нижней, седьмой строки: хоч[у] недописано – будто слово споткнулось о высокое второе «в» слова возненавидя.

Вероятно, к этому времени была намечена и восьмая строка: Тогда лечу – она подсказывала рифму. В таком случае понятно, почему седьмой стих строфы оказался не на положенном месте, а на «шестой горизонтали», где был заявлен мотив «хотения». Обратим также внимание на жирную точку после слова возненавидя: это явно не случайная помарка и не знак препинания, а аналог тире в конце стиха, образующего с предыдущим рифмованное двустишие:

Когда людей вблизи [у]видяИх слабый ум (?) возненавидя…

Такая последовательность не только не нарушает логику текста, но, наоборот, делает ее стройнее: «их