Этюды об Эйзенштейне и Пушкине - Наум Ихильевич Клейман

обратиться к рукописи стихотворения «Кто знает край…»?Мадригал и анекдот о клюкве

Анна Ахматова была не совсем точна, когда писала, что Пушкин вставил в текст 1830 года «готовое стихотворение 1827 года». Мадригал «Кто знает край…» также остался неотделанным в рукописи и при жизни автора не печатался. С ним связаны свои загадки и тайны.

Основным противоречием этого стихотворения считается несоответствие его текста двойному эпиграфу, под которым оно до сих пор печатается в посмертных изданиях лирики Пушкина:

Kennst Du das Land…[361]Wilh. Meist.По клюкву, по клюкву,По ягоду по клюкву

Недоумение вызывает второй из эпиграфов, который не соотносится ни с одним стихом и мотивом в тексте. В виде объяснения утвердилось свидетельство, записанное Павлом Васильевичем Анненковым:

«Мусина-Пушкина, урожд. Урусова, потом [жена] Горчакова (посланника), жившая долго в Италии, красавица собою, которая, возвратившись сюда, капризничала и раз спросила себе клюквы в большом собрании. Пушкин хотел написать стихи на эту прихоть и начал описанием Италии „Кто знает край“. Но клюква как противоположность была или забыта, или оставлена»[362].

В «Материалах для биографии А. С. Пушкина» Анненков напечатал этот «известный в свое время анекдот» без указания имени красавицы и в несколько иной редакции:

«Одна молодая русская путешественница, после долгого пребывания за границей, сказала, что по возвращении на родину весьма обрадовалась клюкве. Пушкин намеревался выразить в стихотворении каприз красавицы, но отделал только поэтическую часть пьесы, соответствующую эпиграфу из „Вильгельма Мейстера“, и не приступил даже ко второй ее половине»[363].

Самому Анненкову показалось странным, что именно та прихоть, на которую Пушкин будто бы собирался писать стихи, была забыта, что в 66 сочиненных строках не оказалось даже намека на каприз красавицы. И почтенный биограф прибавил свою интерпретацию казуса с сочинителем:

«Пародия не была в его таланте и часто принимала у него серьезные, вдохновенные звуки, ей не свойственные».

Можно ли согласиться с такой характеристикой Пушкина – блестящего и тонкого мастера пародии?!

Анализ автографа заставляет оспорить само толкование анекдота о клюкве как повода к сочинению мадригала «Кто знает край…».

Единственная известная нам рукопись его представляет собой сложенный пополам полулист почтовой бумаги с вкладышем. На получившейся тетрадке в шесть страниц основной текст мадригала Северной Красавице занимает оборотную сторону 1-го листа и вкладыш – листы 2 и 2 об.

На лицевой стороне листа 1 записано своего рода вступление к мадригалу – картина идиллической «страны искусств и вдохновенья».

Это беловик, превращенный последующей правкой во вторичный черновик.

Лист 3 остался чистым. И лишь на его обороте, над заново перебеленными девятью стихами с первой страницы (строки 7-15) появляется двойной эпиграф:

При сравнении почерка беловика и поправок вновь обнаруживаются разновременные слои, причем эпиграфы относятся к наиболее позднему из них, что подтверждается и их положением в рукописи. Уже это наводит на мысль, что «мотив клюквы» не предшествовал сочинению мадригала, а появился тогда, когда текст, перебеленный и по меньшей мере однажды редактировавшийся автором, представлял собой некое целое.

Действительно, самый ранний – уже беловой – слой рукописи на листах 1 об., 2 и 2 об. дает не вполне обработанное, но, безусловно, доведенное до конца стихотворение. Его последние стихи образуют характерное для Пушкина финальное острие (pointe), что отметил еще Мстислав Александрович Цявловский.

По жанру это восторженный мадригал о пребывании Идеальной Красавицы в Италии (но никак не стихи на возвращение ее из «страны апельсинов» в «страну клюквы»).

Предшествующее ему своеобразное вступление повторяет миф Гёте об Италии. Поэтому первый стих прямо начат по-немецки – цитатой из романа Гёте «Годы странствий Вильгельма Мейстера» (той, которая потом переместится в эпиграф): Kennst Du das Land…

Похоже, что Пушкин хотел воспользоваться тут общеизвестной «Песенкой Миньоны» в полемических целях – для создания смыслового контрапункта темы, заданной Гёте, и своим сюжетом. Поклонение Италии, по знаменитому призыву девочки-акробатки «Dahin, dahin» («Туда, туда»), в мадригале оборачивается поклонением самих итальянцев некоей Северной Красавице с «небесным взором», которая затмевает Киприду и Мадонну Рафаэля.

Но ничто в мадригале не предвещает тему ее «каприза».

По стилю – преувеличенно-восторженным эпитетам, системе риторических вопросов, некоторой монотонности и статичности в развитии мысли при всей внешней динамике – это стихотворение вовсе не характерно для пушкинской лирики 1827–1828 годов, но типично для эпохи его «южного романтизма». Есть даже лексические совпадения со стихами 1820–1821 годов – «Таврическая звезда» («Редеет облаков…») и особенно «Желание» («Кто видел край…»). Не в то же ли время родилась беловая редакция мадригала?

Такой гипотезе не противоречат и палеографические данные автографа. Подобный тип бумаги использовался Пушкиным на юге. Объяснимым становится рисунок на первой странице: фигурка Наполеона со скрещенными руками. Посторонний в контексте анекдота с клюквой, он выглядит также анахронизмом в конце 1820-х годов. Но рисунок естествен для времени, когда был еще жив или только что умер узник Святой Елены.

Запись Анненкова была единственным основанием для датировки стихотворения «Кто знает край…». Подтверждение ему находили в том, что Мусину-Пушкину звали Марией, а Пушкин в последних стихах мадригала обращается с призывом к «новому Рафаэлю»:

Забудь Еврейку молодую,Младенца бога колыбель —Постигни прелесть неземную,Постигни радость в небесах,Пиши Марию нам другуюС другим младенцем на руках.

Царская цензура не разрешала (вплоть до 1916 года!) печатать эти строки, которые были сочтены «богохульными». Это тоже дает основание усомниться в том, что Пушкин мог написать их в 1827–1828 годах, в разгар дела о «Гавриилиаде». Вот еще одно соображение, почему Красавица, даже если у нее был реальный прототип по имени Мария, – вряд ли Мусина-Пушкина. Не исключено, впрочем, что «Мария другая» – лишь синонимическое обозначение «новой Мадонны», ведь и живописец, призванный запечатлеть «ее небесные черты», не предполагался тезкой Рафаэля Санти. Поэтому, видимо, финальные строки не были тронуты правкой позже, когда поэт вознамерился дать имя героине мадригала.

РУКОПИСЬ «КТО ЗНАЕТ КРАЙ…» (ПД. 93, Л. 1)

РУКОПИСЬ «КТО ЗНАЕТ КРАЙ…» (ПД. 93, Л. 3 ОБ.)

Попытка назвать Красавицу условно-романтическим именем относится ко второму временному слою рукописи, который тоже датируется скорее началом, нежели концом 1820-х годов. На полях мелким, даже неуверенным почерком Пушкин наметил несколько вариантов таких имен: Лейла, Рогнеда (?), Глицера (?), Эльвина (?), Людмила – возможно, для того, чтобы все же напечатать мадригал: тогда и «Мария другая» стала бы не реальным, а иносказательным именем. Ни одно из них так и не было введено в колонку стихов и почти не повлияло на текст. В это время Пушкин стремился также заменить систему вопросительных форм утверждениями («Кругом [кого] ее кипит народ, / [Кого] Ее приветствуют восторги» и т. д.) – это чуть снижало стилевую экзальтацию, присущую лирике 1821–1822 годов.

Наконец, третий слой образует правка, сделанная решительным, твердым почерком (более толстым пером и, вероятно, другими чернилами). Она внесла в