Одержизнь - Анна Семироль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мадемуазель Тейлор, у вас таким юным разрешают работать в больнице? – удивляется Ксавье.
– Ронни – исключение из правил. У нас запрещён детский труд. Ронни у нас добровольный помощник, – снова Мара Тейлор улыбается странной, «вспыхивающей» улыбкой и резко меняет тему: – Месье Ланглу, нам бы поговорить тет-а-тет о вашей малышке. У неё большие проблемы. В пять утра был приступ. Я его видела.
– В нашей стране это не считается проблемой, – ровно отвечает Ксавье. – Это особенность, а не заразная болезнь.
– Здесь такие особенности заканчиваются в лучшем случае эвтаназией. – В голосе доктора звучит сталь. – Поднимемся в мой кабинет. Поговорим без свидетелей.
Они выходят вдвоём, и Жиль наконец-то решается обнять Акеми.
– Как ты? Как спала ночью? Ты как себя чувствуешь? – шепчет он между поцелуями.
– Мне хорошо. Нам дали завтрак, Мара выписала мне и Амелии пропуск в бассейн, – спокойно и монотонно перечисляет Акеми. – Но попросила Амелию водить либо в послеобеденное время, либо вечером. Мы же в карантине.
Жиль садится на подоконник, пропуская во дворик Фортена, косится на Сорси и Гайтана, тянет к себе в объятья Акеми. Она задёргивает за собой занавеску, обнимает Жиля, прижимает его к себе.
– Я почти не спал сегодня, – сообщает он, ласкаясь щекой к её груди.
– И я. Больница – странное место. Кто-то плакал над нами, за дверью постоянно беготня, машины подъезжали каждые час-два… В пять Амелии стало плохо, я её понесла во двор. Сорси Мару вызвала, дура…
– Почему ты её по имени зовёшь? – морщится Жиль.
– Она настаивает. Жиль, мне кажется… кажется, что Мара знает об одержизни больше, чем мы. Но она не говорит об этом, – тихо-тихо поизносит Акеми. – И не в карантине мы здесь совсем. Вас же к нам пускают… Медсёстры ходят, вон мальчик ещё этот, Ронни. Но нам за порог нельзя.
Во дворе Амелия заливисто хохочет, ей вторит Ронни. Фортен что-то спрашивает вполголоса, дети притихают – и снова смеются. Жиль оборачивается, смотрит на них через плечо. Амелия что-то показывает на дереве, Ронни приподнимается со скамьи, вглядывается.
– It’s a bird[46], – говорит он.
– Бёд, – повторяет Амелия. – Птица!
– Пти-ца, – кивает Ронни – и они опять смеются, довольные друг другом.
Простая, искренняя радость понимания, узнавания, познания…
Мара Тейлор стоит у открытого окна кабинета, с улыбкой смотрит на детей.
– Бёд… Бёд в небе! Ронни, это как называется? Не-бо, во-о-он оно! Вотс здец?
– The sky. A bird in the sky, – чеканя каждое слово, отвечает Ронни.
– Скай! Скай! – торжествующе выкрикивает Амелия, подняв к небу руки.
Мара отходит в глубь кабинета, присаживается в кресло за рабочим столом. Без улыбки смотрит на сидящего напротив Ксавье Ланглу.
– Давайте начистоту, месье Ланглу. Я отлично чую, когда мне врут. Зачем вы прибыли в Англию? – спрашивает она, слегка прищуриваясь.
– Мы ещё не приступили к диалогу, а вы уже говорите о лжи, – спокойно отвечает ей Ксавье. – Будто я как минимум шпион. Цель визита я изложил ещё на таможне. Мы прибыли, получив сигнал. Внезапно подала признаки жизни аппаратура, с помощью которой лет двадцать назад, а то и больше, мы связывались с другими выжившими городами.
Доктор Тейлор откидывается на спинку кресла, переплетает на столе перед собой пальцы рук.
– А что вы сказали на таможне про девочку?
– Правду, мадемуазель Тейлор. То, что это моя дочь. И что она больна. И что с собой её взяли из-за того, что у нас есть слабая надежда на то, что ей смогут помочь здесь.
Ксавье старается говорить спокойно, ничем не выдавая охватившего его волнения. «Что-то знает эта странная женщина, но к чему ведёт? – думает он, стараясь смотреть не на собеседницу, а словно сквозь неё. – Что она хочет от меня услышать и не повредят ли мои ответы Амелии?»
– Хорошо, месье Ланглу. А теперь я хочу услышать от вас правду. Именно об этом я попросила сразу же.
– Какую правду? О чём, доктор?
Глаза у неё завораживающие. Чёрные, словно омуты в Орбе. Похожи на раскинутые крылья птицы: приподнятые к уголкам, с длинными ресницами, подведённые тёмным контуром. Взгляд держит крепко, обволакивает, тянет-разматывает душу, словно нить.
– Я сама расскажу, месье Ланглу.
Она снова улыбается быстро, мимолётно. Ксавье наконец-то понимает, что напоминает её улыбка: выстрел. Резкий, короткий – будто и не было. Ему становится не по себе.
– Начнём сначала, – коротко выдохнув, говорит Мара Тейлор. – Вы не отец Амелии. Я права?
– Я отчим. Что это меняет?
– И мать у неё не родная.
«Спокойно. Она этого знать не может. Это какой-то тест», – думает Ксавье, стараясь не хмуриться.
– И мальчик Жиль ей не брат. Вы всего лишь сопровождающие той или иной степени заинтересованности в её судьбе и судьбе детей вашего города. Вот и правда. Почему вы не рассказали об этом?
– Потому что это наше личное дело, – с вежливой улыбкой отвечает Ксавье.
Доктор Тейлор кивает:
– Разговор вам неприятен, я вижу. Вы отодвигаетесь от меня, месье Ланглу. А нам придётся идти на сближение. Я продолжу с вопросами. Только теперь буду ожидать от вас честного ответа. Что заставило вас поверить Амелии и добираться сюда?
– Она необычный ребёнок.
– Правильный ответ. И даже когда она рассказывает что-то неправдоподобное с точки зрения других, что-то заставляет вас ей верить. Вы знаете, что ищете в Англии?
– Нет. Но она говорит, что знает.
Мара Тейлор встаёт, прогибается в пояснице назад, выпрямляет спину. Она прохаживается по кабинету, растирает пальцами шею под затылком.
– Подойдите к окну, месье Ланглу.
Ксавье выглядывает во внутренний дворик больницы. Смотрит на высокую изгородь из тёмно-зелёных хвойников, разделяющих двор на несколько маленьких. На скамейку прямо под окном кабинета доктора Тейлор, на которой играют Амелия и мальчик-санитар. Машет рукой Жаку Фортену, помогающему детям в общении. Кажется, библиотекарю это в радость.
– Что вы видите? – спрашивает за спиной Мара.
– Детей, – коротко отвечает Ксавье.
– Они там сидят с пяти утра. Никак не могу загнать их завтракать.
– Ронни дежурил в ночь?
– Да.
Ксавье оборачивается. Мара стоит за его плечом, смотрит на детей и улыбается. И улыбка совершенно иная. Умиротворённая.
– Мадемуазель Тейлор, мальчику возраста Ронни ночами спать надо, а не дежурить.
– Я вам больше скажу, месье Ланглу. Не было никакого сигнала от нашего передатчика. Потому что у нас нет никакого передатчика вот уже лет сто сорок.
Она ловит его изумлённый взгляд, кивает и продолжает:
– Вы верите
