Одержизнь - Анна Семироль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Мне всё здесь чужое. Я смотрю на эту красоту, на незнакомые вещи, на странных людей… И меня тоска берёт, что я не могу обсудить это с тобой. Что ты этого не видишь. А мы обязаны ездить то туда, то сюда. Мы же гости, иностранные диковины, надо восхищаться, одобрять, смотреть во все глаза… Учитель называет это „дипломатия“, говорит, что я должен этому учиться. Улыбаться через „не хочу“ и восторгаться тем, что для меня никакой ценности не имеет», – с горечью высказался он Акеми вчера.
Она ответила, что ничего страшного, скоро Сорси совсем поправится и их выпустят из больницы. И ей главное, что Жиль приходит к ней каждый день. И можно разговаривать. Или просто молчать, обнявшись.
Акеми вспоминает, как пару дней назад они с Жилем ели во дворе холодный сладкий «айскрим», она подняла голову и увидела стоящую у окна Мару. Доктор Тейлор смотрела на них с грустью. «Наверное, поняла, как нам друг без друга плохо», – подумала тогда Акеми. Мара расспрашивала её о Жиле. Откуда у него шрамы, давно ли они знакомы с ним, что за цифры вытатуированы у них на руках. Девушка отвечала честно, не видя в её любопытстве ничего дурного. Только одно казалось ей странным: Мара избегала общаться с Жилем. Говорила, что не очень ладит с мужчинами. А на днях задала японке вопрос, на который у Акеми не нашлось ответа: как ты представляешь себе ваше совместное будущее?
– Мне просто хочется быть рядом с ним, – шепчет Акеми в подушку. – Всего лишь быть с ним. Не расставаться. Это же так просто.
Скоро они вернутся в Азиль. А что будет там, девушке совсем не хочется себе представлять.
«Стоп. А как же Амелия? – внезапно вспоминает Акеми. – Как же лекарство от одержизни? Где его искать и как?»
Она резко садится в кровати – настолько резко, что кружится голова. «Размечталась, бака, – корит она себя. – А о девочке тут кто подумает? Ты тут отсыпаешься и ешь, а у малышки приступы один за другим. Отец Ксавье, который волновался о ней больше других, уже несколько дней ходит подавленный и даже не спрашивает, скольких зверюшек малышка сегодня слепила. А ей не лучше. Ей только хуже. И хуже ей стало в день приезда в Кале. Нет, надо обязательно поговорить с Марой. Мы все слишком расслабились и будто позабыли о том, зачем мы здесь на самом деле».
– Ты чё с такой рожей сидишь? Живот схватило? – не отрываясь от вязания, спрашивает Сорси. – Мамочку позвать? Она тебе вчера предлагала стопы помассажировать. Чё не согласилась? Говорят, психозы и поносы это лечит.
Рыжая раздражает. Фамильярничать с доктором, хихикать и любезничать с ней, за спиной называя её мамочкой, – свинство, по мнению Акеми. Девушка молча хватает с кровати подушку, швыряет её в Сорси. На пол падает белый прямоугольный конверт, который японка торопится поскорее схватить и спрятать за пазуху. Конверт принёс ей Жиль. «Это моё письмо к тебе, – сказал он. – Только, пожалуйста, не читай его сейчас. Открой его в тот день, когда мы с тобой сильно поссоримся. Или если со мной что-то случится».
– О, завелась! – усмехается Сорси. – Глянь, ты дождь накликала опять! Чёрт, ну и погодка тут! И так скучно, а тут ещё до-о-ождь…
Амелия хихикает, уютно устроившись у рыжей под боком. Сорси и Акеми всегда так смешно ссорятся… А дождь и вправду пошёл.
– Акеми, ты правда ведьма? – спрашивает девочка.
– Тю, так она тебе и ответила! – подмигивает Сорси. – Давай в неё тоже чем-нибудь швырнём? Говорят, ведьмы боятся яблочных огрызков. Ведьм пучит от одного их вида.
Акеми выходит на крылечко палаты, отворачивается от хихикающих дев. Подставляет ладонь под струи проливного дождя. Вспоминает, как они с Жилем в грозу помогали тащить полный трал рыбы. Заело лебёдку, выбирали вручную. Мелкая рыба проскакивала сквозь ячейки сети, прыгала по палубе, бликуя серебряными боками. Мальчишка тогда впервые увидел столько рыбы, метался туда-сюда, старался подобрать каждую рыбёшку. «Это же столько еды! Нельзя, чтобы она удрала обратно!» – вопил облепленный чешуёй мокрый Жиль. Сколько ему было тогда? Двенадцать? Чуть больше?.. Тощий, с вечно грязной головой и драными на коленях штанами, исцарапанный в драках с трущобными мальчишками… Могла ли Акеми тогда подумать, что всего лишь через несколько лет она станет его первой женщиной?
«И единственной», – поправляет она себя. И понимает, как же ей хочется обнять его прямо сейчас, уткнуться лицом в футболку на груди, услышать, как ускоряется ритм его сердца.
«Он мой, – торжествующе думает Акеми, глядя в хмурое небо. – Он только мой, как и я – только его. Даже если мне всё это только снится».
За её спиной раздаётся взрыв матерной ругани, и Сорси вопит:
– Акеми! Амелия опять завалилась! Да помоги же, не стой! Зови мамку!
Японка спокойна. Она знает, что делать, она делает это каждый день уже неделю, от трёх до пяти раз ежедневно и еженощно. Она поднимает Амелию, подходит к кнопке вызова медсестры, бьёт по ней коленом, удерживая девочку обеими руками, и говорит фразу, которую ей пришлось выучить в первые же сутки:
– Please, call Mara Taylor. We need special help[62].
«Заодно и поговорим серьёзно», – добавляет она про себя и выносит Амелию под дождь.
– Нет, ну это просто поразительно! – восклицает Фортен, и в очередной раз толстый словарь, раскрытый у него на коленях, падает на пол. – Месье Ланглу, я наконец-то понял, как работает эта технология!
– Любопытно, – отвлечённо произносит Ксавье, прислушиваясь к тишине за стеной их номера.
С самого пробуждения его не оставляет ощущение, что у Гайтана и Жиля что-то неладно. Слишком тихо. Обычно, проснувшись, эти двое бодренько пререкаются, и это не ссора, а так, вербальная разминка для поднятия боевого духа. «Скучают, – думает Ксавье. – Без женщин оба быстро затосковали. Как я их понимаю. Веточка, родная… Спасибо, что думаешь обо мне. Во снах ты всегда со мной рядом. Ты помогаешь мне держаться. Мы скоро вернёмся. Если я правильно понял мадемуазель Тейлор, здесь нам больше нечего делать».
– Месье Ланглу?
– Да, Жак, извините, задумался. О чём вы?
– Нейросеть же! – восклицает Фортен. – Я почитал и понял, как это устроено!
