Этюды об Эйзенштейне и Пушкине - Наум Ихильевич Клейман

через 4 дня, 11 апреля 1943 года, шапка Ивана подвергается переосмыслению: благодаря кресту наверху и меховой опушке она напоминает шапку Мономаха. Место намеченной поначалу пентаграммы из самоцветов занимает двуглавый орел.

Перед съемками в облике царя произойдет важная коррекция: на шапке вместо двуглавого орла появится хитрая мордочка черно-бурой лисы. Это, конечно, не просто головка зверька, мехом которого оторочена шапка, а штрих к образу Ивана. Зато огромный византийский герб, присвоенный Москвой, засияет на кольчуге царя, когда он сбросит шубу перед послом и окажется в воинском одеянии. Иван тут даже не государь, а воплощение самого государства.

До нас не дошли срезки кадров средней части эпизода – сцены ареста посла. Но сохранились эскизы Эйзенштейна, сделанные в апреле – начале мая 1943 года, видимо, накануне съемки эпизода. По ним можно понять, что на прощальной аудиенции царь с помощью своих подручных играл с послом, как кошка с мышью. Демонический облик Ивана и его унижающие посла жесты предваряют страшный приговор. Прежде чем посол будет схвачен, идет изощренная словесная пытка – Малюта читает «донесения», видимо, не более достоверные, чем обвинения в измене бояр Колычевых при первых казнях (во второй серии).

СЦЕНА С ПОСЛОМ. ШУБА С ВОРОТНИКОМ СТОЯЧИМ. ШАПКА НОВГОРОДСКОГО ПОХОДА (ИЛИ СКУФЬЯ?). СЕРЕБРЯНЫЙ] ОРЕЛ. ЛОКОТНИК. КОЛЬЧУГА (ИСКУССТВЕННАЯ]). НА БОКУ – МЕЧ. ЧЕРНЫЙ ПЛЮШ С ВРЕМЕННЫМ СЕРЕБРЯНЫМ] БОРТОМ. (НА ЛЕВУЮ РУКУ ПЕРЧАТКУ ОДЕНЕТ К МОМЕНТУ.) ДОБ[АВИТЬ] КУСКИ МЕХА (1923-2-1735. Л. 4)

11. IV.42. ШАПКА ИВАНА В СЦЕНЕ С ЛИВОНСКИМ ПОСЛОМ И В ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЕ. NB. ОРЕЛ НА ШАПКЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ НАБРАН ИЗ КАМНЕЙ (1923-2-1735. Л. 7)

ЦАРЬ ИВАН В ЛИСЬЕЙ ШАПКЕ (3-Я СЕРИЯ)

Судя по сценарию и срезкам, в начале эпизода Эйзенштейн включил в свою игру богомазов, поневоле присутствующих при «игре» царя, как в сохранившемся эпизоде «Рыцарь Штаден на опричном дворе» ввел в нее пожилого дьяка. Там дьяк, заглянув в открывшееся подземелье с дыбой, в ужасе зажмуривается, не в силах смотреть на замученную жертву пытки. Естественная реакция человека на страдания высвечивает и садизм завороженного взгляда Федьки Басманова, и богохульный цинизм Ивана, крестящегося за «упокой души усопшего, хоть и не нашей веры крещенного». Здесь испуг богомазов, отворачивающихся на лесах от непотребного действа внизу, оттеняет и жестокость Малюты, и кокетство Фёдора.

8. IV.43. СЦЕНА С ЛИВОНСКИМ ПОСЛОМ (РАССУПОНИВАНЬЕ). НА СЛОВА: ТОПЬ… БЕЗДОННАЯ ЯМА… ГОЛОД… ETC (1923-2-1735. Л. 2)

17. IV.43. (1923-2-1735. Л. 12)

21. IV.43. СЕ МЕСТО ЛОБНОЕ. К1: ПОСОЛ ОТВЕРНУЛСЯ. УВИДЕЛ СЕБЯ В ОЧЕРТАНИИ [ЛОБНОГО МЕСТА]. К 2: ВОШЛА ЧЕРНАЯ РУКА. СГРЕБЛИ РУКИ ЕГО, СИДЯЩЕГО НА КОРТОЧКАХ (1923-2-1737. Л. 5)

Но прежде чем перейти к сцене Ивана с богомазами и авторской игре с ними, остановимся еще на одном мотиве интерьера Золотой палаты.

Барельеф Золотой палаты

В переломном кадре прощальной аудиенции послу Иван с двуглавым орлом во всю грудь вписан в барельеф на стене Золотой палаты. Он снят так, чтобы крылья были за его спиной, а нимб – вокруг его головы! Создается впечатление почти карикатурного, если не сатирического образа упоенного своей властью Самодержца, мнящего себя Ангелом.

Но что за барельеф на стене – кто изображен на нем? Есть ли он в других эпизодах фильма? В самом начале второй серии – в эпизоде возвращения царя Ивана из Александровой слободы в Кремль – едва замечаешь лепную фигуру на простенке между двумя арками. Тот же барельеф возникнет в следующем эпизоде – «Иван и Филипп», где смирившийся перед Филиппом царь провожает новоназначенного митрополита Московского через нижний зал Золотой палаты. Любопытно, что тут возникает над аркой, ведущей в верхнюю часть Золотой палаты, еще один, прежде не показанный зрителю, барельеф: два ангела рядом со Спасителем.

КАДРЫ ЭПИЗОДА «ВОЗВРАЩЕНИЕ ИВАНА ИЗ АЛЕКСАНДРОВОЙ СЛОБОДЫ» (2-Я СЕРИЯ)

КАДРЫ ЭПИЗОДА «ИВАН И ФИЛИПП» (2-Я СЕРИЯ)

КАДРЫ ЭПИЗОДА «ПЕРВЫЕ КАЗНИ» (2-Я СЕРИЯ)

КАДРЫ ЭПИЗОДА «ПРИЕМ ЛИВОНСКОГО ПОСЛА» (3-Я СЕРИЯ)

ЖЕНСКАЯ МАСКА УСПЕНСКОГО СОБОРА ВО ВЛАДИМИРЕ. ЭСКИЗ ЭЙЗЕНШТЕЙНА В ПЕРЕРИСОВКЕ В. ВОИНОВА

ЦАРЬ В МОНАШЕСКОМ ОБЛИЧИИ В СЦЕНЕ «ИВАН И БОГОМАЗЫ». ФОТО В. ДОМБРОВСКОГО

Но после эпизода этого примирения Иван и Малюта решают упредить казнями родни Филиппа его заступничество за бояр. И вот какая странность на экране: в том же простенке между двумя арками нет больше барельефа, зато возникает возвышение со ступенями и островерхим креслом, а на стене над ним – массивная консоль (для незримой статуи?). На мгновенье самодержец ужаснется: «Каким правом судишь, царь Иван? По какому праву меч карающий заносишь?»

На этом месте, в этом самом кресле с двуглавым орлом на спинке Иван будет сидеть во время прощания с ливонским послом. Но тут на стене исчезнет консоль, а за царским креслом возникнет опять тот же Ангел![306]

Единственный из сохранившихся кадров, где можно увидеть весь барельеф, относится к следующей сцене этого эпизода. С лесов, куда забирается царь, чтобы учить богомазов фрески писать, открывается общий план стены с арками. По всей видимости, это тот же архангел Михаил, что фреской изображен на потолке и стенах верхней части Золотой палаты. Но канонические атрибуты архангела изменены: тут в его руках – не огненный меч и весы (или, по канону, зеркальная сфера), а… держава и царский скипетр с крестом.

В Прологе, в сцене приема послов, подросток Иван, сидя на троне, грустно соотносил себя, слабого и бесправного, с Ангелом Апокалипсиса. Теперь царь не только уподобляет себя архангелу, но уподобляет его себе, вручив Михаилу атрибуты земной власти!

Сам Иван меж тем оборачивается смиренным монахом.

Скорее всего, Эйзенштейн не собирался показывать на экране, когда и как Иван сбрасывает кольчугу, чтобы подняться к иконописцам в рясе и скуфье. Он прибег, вероятно, к тому же приему эллипсиса – пропуска в показе действия, как сделал это в «Венчании на царство» с возложением шапки Мономаха[307].

Преображение царя, вероятно, случалось в момент, когда Малюта и Федька загоняют ливонского посла в угол, к Лобному месту на фреске.

Именно во время съемки этого момента Виктор Домбровский запечатлел фигуру царя в новом обличье – и открывшееся за его спиной лицо барельефного ангела. Это лицо поражает драматизмом взгляда широко раскрытых глаз, будто видящих нечто страшное. Оно навеяно вовсе не экспрессионизмом ХХ века, как могло бы показаться, а воспроизводит женскую маску со стены Успенского собора XII века во Владимире.

В записных книжках художника Всеволода Воинова, работавшего в группе «Ивана Грозного» над костюмами и реквизитом, есть копия эскиза, не сохранившегося в архиве Эйзенштейна. Четвертого ноября 1942 года режиссер нарисовал чашу, в которую Ефросинья Старицкая вольет яд. Сергей Михайлович предлагал сделать на чаше чеканку, повторяющую маску со стены владимирского храма. Он нашел ее изображение в книге