Жуть - Алексей Жарков

Сапоги Салема

А. Жарков, Д. Костюкевич

Салем всегда хотел иметь такие же сапоги.

Бурые и потёртые, как пустыня на закате, с серебряными зрачками пряжек.

— Только не поднимай цену, — усмехнулся Кит, перехватив завистливый взгляд араба. — Язык пухнет от отказов.

Салем сплюнул огарок желтушной самокрутки.

— Оторву вместе со ступнями следующей ночью.

— Успеешь только нагнуться и испортить воздух. Хватит трепаться. Что там в котелке? — Кит подошёл к костру.

— То же, что и десять минут назад. Сухое дерьмо, которое даже не может окрасить воду.

— То, что надо! Когда к столу?

— Если не терпится — хоть сейчас… Тихо! Кит, ты слышишь?

Кит слышал, на его лице проступила неприязнь… и испуг.

— Мы слишком близко к Тропе. Слишком. Ночевать рядом с ней — дрянная идея.

— Но это единственный способ не потерять её, сам знаешь, на какие фокусы способно это место. А без Тропы мы не выйдем к Философу, не получим ответы на свои вопросы.

— Знаешь, мне кажется, все эти россказни про тварей, бредущих по тропе ночью, спешащих в Ад, что мы слышали по пути сюда, — не просто байки у костра. По ночам у меня ломит кости от воя и смеха.

— Всего лишь слуховые обманки, — без уверенности сказал Салем. — Как и сейчас. — Он положил револьвер на тряпицу возле сумки и принялся помешивать варево. — Да и демоны не могут сойти с Тропы. Так говорят.

— Чёрта лысого. Ты же видел сегодня следы… ночью по Тропе кто-то шёл, а потом свернул в лес.

— Корова или буйвол.

— Корова? Здесь?! С огромным тройным копытом?

— Заткнись — и давай свою миску! Я хочу пожрать и выспаться, а не изгадить со страху штаны.

* * *

Ночь Салем провёл в лихорадке видений, ему снились клыки и когти, смеющаяся фигура Философа и сапоги Кита, которые убегали в темноту, а после возвращались, но вырваться из лап сна удалось только поздним утром.

Земля вокруг потухшего костра и спальных мест окрасилась в красный. Кровь Кита была везде: на вещах, на углях, на лице и одежде Салема.

От напарника осталась только ноги, оторванные в коленных суставах. Шаровидные головки костей казались ослепительно-белыми в ярком утреннем свете. Было похоже, что их щепетильно вылизали.

Салем присел на корточки и стал стаскивать сапоги с обглоданных конечностей. Вернее, вынимать из сапогов остатки ног.

— Вот так-то лучше, вонючий ублюдок.

Теперь он пойдёт к Философу один. Всего день или два пути, если верить языкам и ветру.

Пока над костром сушились икры Кита, Салем сходил к ручью и отмылся от липкой крови. Когда он вернулся, выгоревшая земля вокруг костра была покрыта странными, нечеловеческими следами. Взгляд метнулся к мясу — на месте — значит, не придется снова жрать ту черную дрянь, которую собирал Кит.

— Поганые твари, я дойду! Ясно вам?!

За кустом со стороны Тропы раздался тонкий детский смешок.

Салем напялил на себя сырую тряпку, побросал вещи в мешок, а тёплое мясо запихнул в штаны бывшего напарника и закрепил на поясе.

По пути он несколько раз разворачивал рванину Кита и утолял голод. Он не зря потратил время на костёр утром, но как не экономил жёсткое мясо, к вечеру его запасы истощились. Когда жёлтое пятно солнца было готово освободить небо звёздам, араб свернул с Тропы и прошёл сто шагов на север. Подвернувшаяся поляна была так похожа на прошлую, что если бы не свежая зелёная трава на месте костра, Салем решил бы, что сошёл с ума или идёт по кругу.

Мерзкий голод подгонял тело, но туманил разум. Он набрал воды и сунул в котелок сухой чёрный обрубок.

— Что там в котелке?

Салем вздрогнул, узнав знакомый голос. Очередной трюк Тропы. Эти твари могли выкинуть что угодно. Салем решил подыграть, хоть сердце в груди и стучало как дятел.

— То же, что и всегда. Сухое дерьмо, которое едва может окрасить воду.

В ответ кусты зашевелились, и в мерцающий свет костра вышел Кит.

— То, что надо! Когда к столу?

— Хоть сейчас, — медленно произнёс Салем, цепенея от ужаса, — тащи сюда свой зад.

Он осмотрел воскресшего напарника, больше всего его интересовали ноги. Ниже колена. Но их скрывала тень от бревна, лежавшего у костра.

Кит посмотрел на сапоги Салема и усмехнулся.

— Оторву вместе со ступнями следующей ночью.

После этого он сел напротив напарника и больше не проронил ни слова.

Араб не знал, что ответить, что делать он тоже не знал. Доел и устроился спать.

В полусне до Салема дошло, что значат слова, что имел в виду Кит, и что с ним может произойти этой ночью. Он вскочил на ноги, натянул потёртые с пряжками сапоги и в безумном порыве рванул в лес. Миновав несколько оврагов, он понял, что оставил у костра мешок с едой и вещи. Ветки деревьев затрещали вновь.

Когда он приблизился к костру, ноги в кожаных сапогах будто застряли. Он дёрнул — не помогло — кто-то надежно удерживал их. Салем опустил голову, чтобы посмотреть, и, увидев, достал нож, с силой воткнул в ногу над коленом. Дикий вой разорвал темноту и разлетелся над чёрным лесом. Он бесился всю ночь до утра, пока не сорвался и не угас в хриплом безумном смехе. Пока не уполз в лес… освобождённый.

— — —

Натан закончил, и, немного смутившись, протянул Юч-Курбустана следующему.

— Теперь ты, Филин. Давай.

Филин, в жизни Филипп Нилов, широкоплечий крепыш, тащивший самый большой и увесистый рюкзак, принял талисман и тут же потёр им собственный, недавно стриженый затылок. В голове возник образ мрачной гостиницы. Не мудрено, о гостинице он думал с самого начала похода: тёплый душ, сухие носки, свежее исподнее… До этого он не ходил в такие продолжительные походы. Поэтому любовь к цивилизации разгорелась в нём моментально, в первую же ночевку, когда ветер трепыхал основательную двуспальную палатку, как голодный аллигатор кусок мяса. С тех пор Филина не оставляли мечты об отеле, невесть каким волшебным образом возникающем посреди алтайской тайги, прямо у них на пути.

— Расскажу о гостинице, — начал он.

— Ага, кто о чём, а вшивый о бане, — вставил прыщавый Егоркин.

— Молчи, а то топор понесёшь, — сухо парировал Филин, и Егоркин тут же заткнулся.

— Так вот, — продолжил Филин, — был один случай.

Босх, Иисус, Сторонний Наблюдатель

Д. Костюкевич

Стип заглянул в тёмный коридор отеля через объектив фотоаппарата и сделал снимок с большой выдержкой. Смотреть получившийся кадр не стал — любил копить ожидания. В этом было что-то магическое: пролистывать отснятое за день в надежде на откровение, жемчужину в речном песке.

В куче мусора у входа он нашёл кусок поливочного шланга, засунул его под дверь, оставив доступ лунному свету, и зашагал вглубь коридора, собираясь найти стойку ресепшн и оттуда продолжить осмотр.

Если кто-то и жил в этом заброшенном здании, то создания небольшие, хвостатые, крылатые. Далёкий шум — словно кто-то шевелился внутри стен — вероятно, являлся суетой мышей, а высокое похлопывание в маленькие ладоши — паникой их летучих собратьев. И, несомненно, здесь хозяйничали крохотные творения природы, копошащиеся в гнилом дереве, вьющие паутину в сырости углов.

Камера подпрыгивала на груди, фонарик ломтями жевал мрак, но того было слишком много, чтобы быть проеденным насквозь или явить пустотелую середину. Таких длинных коридоров Стип никогда прежде не встречал. И ведь не скажешь по отелю снаружи…

Он сделал ещё несколько снимков, снова с выдержкой — воруя у темноты, но не рассматривая добычу.

Каролина осталась в номере — отравилась чем-то на ужине, а, может, её настигла запоздалая курортная акклиматизация. Стип надеялся, что она спит, а не содрогается над кафелем уборной.

— Пойду к отелю, — сказал он полчаса назад.

— К какому? — Она приняла уже три таблетки, лицо бледное, влажное от ополаскивания. Он ничем не мог ей помочь, но всё равно чувствовал вину, собираясь уйти.

— Который пустует. Рядом с нашим, в сторону мыса.

— А… На который вчера весь вечер пялился?

— Ну, не пялился.

— Иди уже. Попытаюсь поспать.

Да. Наверное,