Жуть - Алексей Жарков

— Это особые загадки, мгновенно озаряющие сознание благодаря поиску решения. Я загадал ему две. Ответить на первую он не успел, потому что ты ударил его лопатой. Тогда я задал ему вторую.

— Это какую?

Старик покачал головой, неодобрительно цокнул:

— «Как я могу ответить тебе, если сам тебя спрашиваю» — это коан. Ответ на него может дать не каждый.

— Заговор, тобиш?! И теперь, значит, он тебя слухать будет?!

— Пока не найдёт ответ, — сказал старик с твёрдостью, перед его лицом порхала угольная пыль. — А до тех пор разум его будет послушен.

— Но ты же сказал, что он достиг, как бишь его…

— Просветления. Да.

— Тогда не понимаю.

В поисках обронённого нагана прорицатель принялся ковырять взглядом пол. Кочегар тоже стал, скорей, чтобы быть полезным делом, перестать быть глухой до истины обузой, в которую льются слова, что в песок, но вдруг понял и отчаянно замотал головой:

— Нет-нет-нет, не надо! Всё-всё понимаю! Не надо пули!

Дверь в тендер свистнула и распахнулась. Вошёл дзен-дурак. Рваный рот его склеился, запечатав испачканное лицо, а две нижние пары глаз подёрнулись плёнкой.

К вечеру он снова приобрёл обычный человеческий облик. Почти.

Весь день петляли по узору железнодорожной магистрали. Когда на небо взошла последняя, седьмая по счёту луна, а звёзды звонко покатились между их мглистыми серпами, старик оживился. Он поднялся посреди тендера и провозгласил:

— Наша миссия близка к завершению. Впереди — Победа! Не все из нас насладятся ею, но это путь к лучшему, дорога в мир, где нет ограничений, нет границ и барьеров, где все обретут свободу.

— Ага, свободу, — буркнул кочегар, представив очередную апрельскую демонстрацию в честь дня рождения Ведущего К Победе.

— Вы узрите, — продолжал старик, — множество верёвок, тянущих человека в разные стороны. Это приводит к диссоциации — расщеплению личности. Этому будет положен конец. Верёвки будут порваны. Истину невозможно ни доказать, ни опровергнуть. В истине можно пребывать. Ваша смерть станет утверждением истины. Ваша смерть станет Победой!

— Так куда мы, вашу бога душу… едем? — перебил кочегар, с опаской поглядывая на умывающегося рядом безротого помощника.

— Теперь — только вперёд.

Кочегар кинул угля и закрыл топку.

Грохоча железными суставами, паровоз понёсся по зеркальной колее. Быстрее и быстрее. Дорога сделалась прямой и ровной: ни холмов, ни низин, ни леса, лишь выжженная земля и зарево огромного пожара впереди, упоительного и молчаливого. Пожара, который не являлся пожаром.

Котёл, такой большой, что край его казался не круглым, а прямым, как обрыв, котёл, такой глубокий, что дна его не было видно, — он таял в дымке, словно вылетевшее из трубы кольцо пламени. Из него исходил неистовый жар, приблизишься к краю — закипят и лопнут глаза, а кожа в мгновение станет чёрной. Совершенное пекло.

К котлу со всех сторон сходились дороги — железные и обычные, а по ним шли поезда, танки, машины, мотоциклы, со всех сторон устремлялись люди. И все до единого падали в котёл, воспламеняясь и сгорая в ласке пламени, как брошенные врагом сёла. Сусальное золото душ блестело в облаках.

В этом был строгий план. Сражение за право сгореть в огромном котле происходило в соответствии с этим планом, каждый поезд или бронеавтомобиль погибал в котле согласно графику, пройдя необходимую подготовку. Только после восхода семи лун, преодолев связанные с этим испытания и доказав свои способности к выживанию. С заданием справлялись не все. Ведущему К Победе требовались самые стойкие. Лишь они могли приблизиться к котлу и умереть в нём.

В тендере стало горячо, надрываясь маховиками и шестерёнками, состав летел прямиком в разверзшуюся пасть котла. Стремительно приближался к Победе. Когда гул в ушах стал нестерпимым, а жар в тендере таким, что дыхание обжигало лёгкие, кочегар выглянул в окошечко и последнее, что он увидел, последнее, чему успел удивиться, — были три огромных языка пламени: чёрный, синий и красный. Они носились над Котлом, словно плети в руках сумасшедшего всадника, слизывая спешащую к ним добычу.

Кочегар зажмурился.

И вдруг — темнота. Ни шума, ни запаха, ни света. Безмолвная темнота. Одно большое бесконечное ничто. Кочегар понял: это она! Победа! Теперь ему не нужна лопата, чтобы кидать в шуровочное отверстие уголь, не нужна топка, чтобы наполнять внутренности паровоза жаром движения, не нужен сам паровоз, не нужно мчаться на нём куда-то, не нужен машинист, не нужна одежда… Нет больше тела, не нужно даже думать, думать просто не о чем. Кругом ничто. И он — в самом центре. Потому что здесь он — Бог. Он есть центр бесконечной пустоты. Ему никто не нужен, целый мир перед ним, пустой, чёрный, бесполезный, но принадлежащий только…

Вдруг он увидел искорку, затем ещё одну. Их становилось больше, они зажигались одна за другой, пока вокруг кочегара не вспыхнули сотни, тысячи звёзд… Им не было числа: миллионы булавочных наверший, красивые, сверкающие, белые… все белые, абсолютно все, белые и немного странные, похожие на зубы.

На зубы дурака.

— — —

То, что я сейчас вижу перед собой, может, это и есть тот самый зуб дзен-дурака?.. Впрочем, не похоже.

Я задумался и понял — это пуля. Огромная, гигантская пуля, которая надвигается на меня с неотвратимостью неминуемой смерти. Она уже так близко, что почти касается моего тела, моего лба. Я смотрю на неё и вижу своё отражение в зловеще отполированной стали. Но главное то, что я вижу за собой.

Я вижу своё прошлое…

Наш абордажный корабль пристыковался к вражескому спутнику, тремя синхронными взрывами распечатал обшивку и обеспечил штурмовой пехоте доступ внутрь. Пехота — это мы — бойцы Французского Иностранного Легиона. Я, справа Ганс, слева англичанин Роберт. Мы рванули, как когда-то рвали в атаку наши деды и прадеды, в Первую мировую, во Вторую и в Третью. Как всегда, друг против друга, как всегда, заодно против тех, с кем не удалось договориться, в атаку, закусив смелость, как удила, мы рванули на смерть… и пули выдали нам её. Каждому. Не скупясь.

В тот момент я увидел свою пулю, увидел прямо перед собой… и время застыло. Эвакуация, капсула, пустыня, крепость Сиди-бель-Аббеса, чужие следы, рубец от топора на двери, старый корабль, телефонная будка… — всё это было лишь фантазией моего разума, отказавшегося поверить в то, что через долю секунды его не станет. Он подарил мне ещё один день. Плохой, хороший — не важно. Всего один день жизни…

И тринадцать историй, которые я сейчас забуду.

Навсегда.

III. Семена кошмаров

Натан бросил в огонь небольшой чурбанчик, и костёр ответил снопом искр. Пламя подавилось, но скоро справилось с добычей.

Егоркин, щупленький паренёк с яркими прыщами на подбородке, достал на свет Юч-Курбустана, небольшую фигурку местного алтайского божества, с огромным трудом выменянную у подслеповатой старушенции. Женщина не хотела расставаться с фигуркой, утверждала, что божество выточил некий могучий шаман, оказавшийся на Алтае ещё во времена гражданской войны. Егоркин в шаманов не верил, но на деревянного деда почему-то запал. В итоге женщина сдалась, а парень обзавелся талисманом, о силе которого даже не подозревал.

Егоркин протянул Юч-Курбустана Натану:

— Это будет токен.

— Что?

— Ну, жетон типа, у кого он в руках, тот и рассказывает.

— А, лады, я, значит, первый? Хорошо.

Натан взял в руки деревяшку и на мгновение ослеп и оглох — такого с ним ещё не случалось. История будто сама возникла у него в голове, и Натан начал.

— Расскажу вам, друзья… — Напротив него, над костром замерли в ожидании четыре освещённых пламенем лица, они тлели, будто кончики сигарет, становясь то ярче, то темнее, всё время меняли очертания и были не похожи на лица людей, с которыми он шёл по безлюдной тайге вот уже пятый день, — одну историю… она про людей, как и мы, идущих к своей цели… только их было двое.