Жуть - Алексей Жарков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сшибить, как муху с окорока, — поддакнул кочегар, чистя грязным ножом сморщенное яблоко; лезвие оставляло на мякоти маслянистую плёнку.
— Ты был слеп и глух, там, стоя перед дрезиной в стальной колее, в капкане ложного опыта, в оковах подчинения и инструкций. Ты нуждался в смерти, в пощёчине, в пробуждении. И поэтому я подарил тебе пули.
— Ты выстрелил в него! — крикнул помощник машиниста.
— Выстрелы проникли в мой центр, — сказал машинист. — Крик достиг цели.
Глаза помощника машиниста вспухли от гнева и непонимания, вспухли и закровоточили.
— Батя, ну ты ж!.. В тебя ж!.. Прямо в харю… ведь в лицо залепил, гад!
— В центр, — поправил машинист, глядя в чёрную душу угольной кучи.
Помощник машиниста встрепенулся, дёрнулся было к дзэн-комиссару, опомнился, рванул к кочегару, ударился о гнилозубую усмешку и перочинный ножик, с лезвия которого стекала яблочная слеза, и в бессилии и трусости развернулся к машинисту — лицо в лицо.
И увидел, что машинист цел и невредим. Нос его крут, как и прежде, глаза глубоки и добры, губы сухи и рассудительны, а на лбу окопы морщинок. Дзэн-комиссар подбрасывал на ладони лезвие меча, и помощник машиниста к новому удивлению своему понял, что это не меч, точнее меч, но годный разве что для тумаков. Рослый человек держал синай — бамбуковый меч для тренировок.
Скопление обмана и чудных преображений громко, как окрик глухого, топнуло в его голове. Лихорадка мыслей завернула его разум в липкий тлен своего савана, а пробуждающееся за окнами утро, слишком быстрое, явно недоношенное, опьянило рубиновым глотком мозг. Он прислонился к баку с маслом и мелко задышал, словно пёс.
— Я принёс свет, — донёсся откуда-то слева голос дзэн-комиссара. — Все вы застряли в колее между просветлением и сомнамбулическим отсутствием, в котором ищете ответы и идеалы, забыв, что они — в вас самих. Вы — привязанный к магистрали локомотив, тяжёлый, не ведающий цели и гармонии, вы — движение без смысла. Оставьте попытки выразить бытие, бытие выразит себя само, а вы станете пустым бамбуковым стеблем, флейтой, на которой Вселенная споёт свои песни.
На лицо дзэн-комиссара сел солнечный лучик, расправил хрупкие свои крылья, исказив облик говорящего.
— Внутренний мир просветлённого человека состоит из света. Просветлённый не выбирает между добром и злом, он благословляет бездействием, от него исходит красота и благодать, — дзэн-комиссар провёл рукой по гладковыбритому лицу, почти не касаясь, словно гладил спадающую на грудь белоснежную бороду. — Просветлённый вливается в космическую действительность, он уже не маленький остров, он — континент. Он везде и нигде. Он не может проиграть в войне.
— В войне с кем? — закричал помощник машиниста.
Рослый человек пропустил вопрос, словно сито воду.
— Командование гордится вами. Новая политика Партии уже даёт плоды. Войну выиграют просветлённые, те, кому открылись двери бытия, те, для кого не осталось тайн.
Невидимое солнце было прекрасно, душа машиниста, рвущаяся к порхающим небесам, жаждала простора и бескорыстной любви. Учитель повёл кистью в его сторону.
— Тебе жалован чин дзэн-старшины, а тебе, — дзэн-комиссар кивнул на помощника машиниста, — после скорого воскрешения будет дарован чин дзэн-ефрейтора.
Его голос плыл, как дым над полем. Но помощник машиниста видел в этом дыму — огонь и смерть.
— Это всё чушь… — залепетал он, — чушь… чушь войны… мы под химическим ударом… мы бредим… мы мертвы… чушь… всё…
Машинист согрел помощника пышными шубами своих горячих глаз, достал из ножен кинжал, вбил парню в темечко и провернул.
И реальность на миг расщепилась.
1: Учитель есть смерть. Учитель есть возрождение. Учитель есть воскрешение. Учитель — это медитация, и больше ничего. Медитация, которая поможет возродиться. Медитация музыки, поэзии, танца, любви… или медитация боли. Мгновение смерти, обернувшееся новой жизнью. Неизвестное существо, скрытое глубоко в тебе, выбирается к свету. Твой глубинный центр открывает двери, которых у него нет.
От помощника пахло машинным маслом, порохом и терпкой прохладой леса. Кривоватые ноги его остались в тендере, а тщедушное тело рухнуло в контрбудку, скостив на пол ящики с инструментами и пожарный рукав. Истёртые носы ботинок смотрели строго вверх.
— Не важно, сколько лун вы видите, — сказал за спиной дзэн-комиссар. — Это лишь наблюдения с периферии. Истинный взгляд — это взгляд из центра. Только находясь в центре, ты видишь мир, каким он есть. Крик используется, чтобы заставить замолчать. Это словно удар электрического тока. Ум останавливается, целое мгновение ты не существуешь, существует лишь центр — единственное, что никогда не умрёт.
Машинист, обретший просветление и плавающий в нём, словно рыбёшка в бездонном тазу, внезапно наткнулся пустой мыслью на что-то острое. Перед ним простирался океан знаний, и одно из них рассекло его внутренний взгляд, причинило острую боль. Изуверство, вероломство, алчность, цинизм и двуличность Партии предстали пред ним в своей отвратительной наготе.
Машинист потянул с бедра наган, нажал на спицу курка, вдавил вниз до отказа и отпустил. Курок сжал боевую пружину, повернул спусковой крючок, заскочил в разрез шептала и остановился. Барабан провернулся, темечко пули подалось в уширение канала ствола, как любопытный взгляд.
2: Сталь внутри головы обожгла холодом. Месиво мыслей слиплось в ком, стало закручиваться, наматываясь на острый стержень. Последние связи с внешним миром обнажились, натянулись и лопнули вишнёвой влагой, разлились огнём, заполонили внутренний взор кровавым туманом, сложились в причудливый силуэт, злую маску с чернеющим отверстием вместо носа.
Резкий удар принёс дрожь, панику, ночь, жуткое лицо обрело губы, которые разверзлись чернотой миллиона зубов. Пронзительный крик ошпарил внутренности, окутал едким облаком.
Удар.
Ещё удар…
— Не важно, сколько лун ты видишь, — скрипнули губы, проливаясь новой болью. — Это взгляд пустоты, которой нет. Есть только ты и твой центр. Ты в нём. Открой глаза и смотри. Ты увидишь истинную природу жизни, в которой есть место единственному богу. Этот бог — ты! Только ты вправе решать, каким должен быть этот мир, потому что этот мир твой. Он принадлежит только тебе, и он вечен, потому что вечен сам бог.
Твоё могущество не знает границ, ты — его граница, но тебя нет, как нет границы у бесконечности Вселенной. Мысль и действия, желания и страхи, чувства и опустошённость — этих границ у тебя нет, потому что бог безграничен и пуст.
Бог пуст. Мир пуст.
Разума нет.
Губы задрожали снова:
— Порой, для окончательного ухода в себя человеку требуется толчок. Такой толчок можно увидеть лишь в символической форме — выстрел, поцелуй или шум крыльев, — однако он передаётся от одного человека к другому, и однажды случается взрыв. Человек взрывается, воспламеняя идущих за ним.
Просветление пришло через обман и корыстные интересы Партии, но впредь оно должно служить лишь теплу раскосых глаз Вселенной.
Машинист прицелился в лицо дзэн-комиссара и нажал на спуск. Боевой взвод курка освободился из выреза шептала, курок резко провернулся, ударил бойком в жёлтую родинку капсюля и отскочил назад, будто опомнившись. Пороховые газы вздули гильзу, вжали её в стенки барабана, освобождая от свинцового сердца.
Громыхнул выстрел, прокатился по тендеру, как горох, побренчал инструментом, уложенным на вилках.
Дзэн-комиссар лопнул, как гирлянда из шаров, наполненных кровью. Сначала взорвалась голова, следом кисти и ступни, после ноги и руки, а последним, словно завершающий аккорд фейерверка, рвануло туловище.
Расплескавшаяся кровь дымилась, как дымится в голодных мечтах миска с похлёбкой. Лицо было липким. Машинист облизал губы.
Кочегар присвистнул на куче угля.
— Дурак ты, батя. Такого дядю пришиб, эх… Думаешь, сам нынче разберёшься?
— С чем? — потерянно спросил машинист.
— Со светом, с тьмой, с лунами, с командованием, со смертью, с жизнью, с прорицателем?..
— А? С каким ещё прорицателем?
— С таким… — пробубнил кочегар, сползая с угольного трона. — У комиссара надобно пытать было, слишком
