Жуть - Алексей Жарков

В палатке они ничего не нашли, вокруг — тоже. Повернувшись в сторону оставленного костра, Егоркин потушил фонарик и присел:

— Садитесь! Садитесь! Быстро!

Натан и Филин присели рядом, а Гоша навалился на Зязю, так что оба рухнули на траву как мешки с картошкой.

Вокруг костра сидело пятеро фигур, одна из них бросила в костёр небольшой чурбанчик, и в небо устремился веселый хоровод мерцающих искр.

— Это что за чертовщина?

— Тихо ты…

Друзья замерли и прислушались. Трое из непрошенных гостей сидели к друзьям спиной, а двое лицом. Один передал другому какую-то фигурку, и тот начал рассказ.

Больной

А. Жарков

Каштановые волосы мелькнули рядом с кипящей кастрюлей.

— Варя! я тебя чуть не задела, хватит бегать!

— А правда? А правда?

— Не отвлекай, что — правда?

— А правда про людоедов?

Над далёким лесом вспыхнула кромка солнца — подмигнул заполярный полдень.

— Вынеси мусор.

Лампа на лестнице ярко вспыхнула, скрипнула и перегорела, двери соседских квартир почернели.

— Мне страшно. Мама, я боюсь!

— Не видишь, я занята.

— Там темно.

В тонком луче фонарика возникала и исчезала реальность. Вещественный мир — стены, двери, ступени — существовали только там, где был свет. Пар дыхания рисовал размытые границы отобранного у пустоты пространства. Сердце мешало дышать и слушать.

Но свет застыл, вдох замер, невидимые звуки добрались до маленьких ушей. В кулачке предательски хрустнул мусорный пакет. Пустота за углом ожила хриплыми стонами и тяжелым сопением.

Свет метнулся вверх, вниз, звякнув стеклом, пакет развалился на холодном бетоне, хлопнула дверь.

— Мама, мамочка, там кто-то есть!

— Кто?

— Не знаю, мне страшно! Я не хочу туда идти!

— А где пакет?

— Не знаю.

— Ты его выбросила?

— Мне страшно!

Красной тряпочкой платье забилось в угол. На испуганном детском личике слезинками блеснули серые глаза.

— Пойдём, сходим вместе, наверное, это сосед.

— Не пойду, я его боюсь, он людоед!

— Что за глупости? Какой ещё людоед?

— Я боюсь.

— А ты не бойся. Людоедов не бывает. Давай я тебе расскажу.

Привычно вздохнув, диван скрипнул мягкими пружинами. Мелькнув на прощанье, под пледом спрятались детские коленки.

— Садись, я расскажу, почему наш сосед не может быть людоедом.

«Когда-то очень давно, много тысяч лет назад…» — «Стопятьсот?» — «да, стопятьсот тысяч лет назад, люди были дикими, как животные, и ели друг друга». — «Других людей?» — «Да. Вот тогда они звались людоедами. Затем, когда люди поняли, что съели всех, кроме своих родных, они стали есть животных: рыб, птиц, быков и зайцев. Но ловить диких животных оказалось трудно, и тогда люди стали выращивать животных сами». — «Чтобы съесть?» — «Правильно — выращивали животных, чтобы съесть. Ну… как салат на грядке. И очень долго люди растили себе животных таким образом, чтобы питаться их мясом и внутренностями. А из костей делали муку и всякие полуфабрикаты. Но однажды они поняли, что питаться мясом животных вредно и так же плохо, как есть других людей и перестали так делать. С тех пор прошло очень много времени и в мире не осталось ни одного человека, который бы ел животных. И уж точно ни одного даже самого маленького человечишки, который бы ел других людей. Так что тебе нечего боятся. Пойдём, выбросим мусор вместе. Идём?» — «Там темно». — «А мы фонарик возьмем». — «С ним тоже темно».

В трясущемся жёлтом свете, тонкие пальцы вернули в пакет мандариновую кожуру и тяжёлый обломок кокосовой скорлупы. Звякнув, мусор отправился в контейнер. Соседская дверь стукнула замком, и чужие звуки выросли в проходе. Белым пятном вспыхнул перед фонариком грязный, в бурых пятнах фартук.

— Это… это я палец порезал.

Хриплый, булькающий голос принёс необычный запах. Ватный воздух застыл, как пюре и не хотел наполнять лёгкие. Будто его высушили и убили.

— Ваша девочка меня боится. Смешная. Хочешь, покажу зверушек? Пойдём, у меня дома кролики.

— Мама, я боюсь…

— Глупышка, это же сосед.

— Пойдём, покажу кроликов. — Занавес чёрных губ раздвинулся, обнажив тонкие, острые зубы. — У меня их много, очень много…

Красная лампа изрезала чёрной сеткой стены. Клетки сверкнули сотнями живых, молчаливых глаз. За спиной скрипнул басом тяжёлый засов.

— Вот мои кролики. Смотрите, как много!

Клетки оказались забиты животными, большие уши дрожали от хруста съедаемых листьев. Поверхность стола в углу шевелилась. Всматриваясь, испуганные глаза командовали ногами, торопя дыхание и страхи, в висках забился пульс. Рядом покачивались чёрные треугольники, в густые лужи тяжело падали плотные капли, душный воздух пытался вывернуть тело наизнанку.

— Что это?!

На столе, в вязкой луже дергалось существо. Худое тельце блестело чёрным мясом и розовыми костями. Рядом, в большой серой миске, лежали обрубки пушистых лап и усатые мордочки со слипшимися ушами.

— Вот тут я их разделываю…

Нож сверкнул в красном свете и каштановые волосы девочки рассыпались на полу. Второй удар застрял в груди женщины. Сизые пятна под глазами, толстые губы, заплывшая в складках шея, белое лицо озверело метнулось в сторону. Скрежет и стон разорвали комнату, посыпались клетки, лопнул свет и мир перестал существовать.

* * *

Зима отступила. Уже третий день красные лучи и длинные тени наведывались в холодный северный город. Мёртвые стены пустой квартиры приняли старую хозяйку. Приняли, но не смогли узнать: лицо её постарело, волосы посерели, глаза утратили блеск. Печальный взгляд цеплялся за прошлое. Детские тапочки сиротливо забились в пыльный угол. Знакомые, привычные вещи, прежде любимые, терзали сердце. За три месяца в больнице она отвыкла. Но ничто не давило так сильно, зло и беспощадно, как глухая, пульсирующая тишина.

— Почему его никак не наказали?!

— Но мы не можем, он всего лишь больной.

— Что значит больной? Он же убийца. Он мою дочь убил. Едва не убил меня.

— Вы же знаете, что звероедение — это болезнь. Научно доказано. Больной принял вашу дочь за кролика и съел, ему назначен курс терапии, он принимает таблетки.

— Но он человека, человека съел, а не…

— Вы должны быть терпимее.

Последний взгляд на мёртвые углы и пустой диван, и окна ответили хлопнувшей двери. Тяжёлые шаги спустили женщину во двор, где три подъезда выходили в залитый асфальтом квадрат. Прежде он был пуст. Но всё изменилось — теперь он населён. На неё внимательно смотрели странные существа, которых она прежде не замечала — бесформенное пятно на скамейке, другое подпирает стену, третье выглядывает из-за мусорного бака. Во всех узнаётся что-то общее и уродливое: толстые шеи, опухшие лица, сизые пятна под желтыми больными глазами.

За спиной булькает чей-то голос, и воздух пропитывается утробным смрадом:

— Одинокая женщина. Думает, что кролик был её дочерью.

— Она, похоже, тоже кролик.

— — —

— Чего только не бывает, — отозвался один из незнакомцев, сидевших у костра вместо ребят.

— У меня тоже история есть, — скрипучим голосом сообщил другой и протянул руку за фигуркой. В этот момент пламя полыхнуло ярче и осветило его кисть, та вспыхнула, как лампочка. И друзья увидели три толстых пальца, покрытых зеленоватой сморщенной кожей.

Существо зажало в руке фигурку, поёрзало на пеньке, который раньше занимал Филин, и начало:

Чудовища

А. Жарков, Д. Костюкевич

— Ты ведь знал, чем это закончится, — сухо сказал Шэр-ар-дю. — Ведь знал.

Эрх-ин-ка молча смотрел мимо инспектора. На дверь в конце коридора, над которой пульсировала алым статус-лента. Кольца наручников пели запястьям колыбельные.

— Молчишь? Не думал, что она может залететь? Когда трахал это чудовище, не допускал такого расклада?.. — Инспектор замолк. Жёсткий наконечник хвоста выбил из дополнительной головы Эрх-ин-ка гулкий звон. — Куда пялишься! На меня смотри! — закричал Шэр-ар-дю в глаза арестованному. — Не знал, что человеческая самка может забеременеть от киньлисанца?! Это же международный скандал!

Эрх-ин-ка