Жуть - Алексей Жарков

Толпа внизу взорвалась криком.

Его народ. Его люди.

Они не могли проникнуть во дворец, зато могли говорить, требовать, кричать. Фильмы об ордах зомби упустили эту страшную возможность. Мертвецов в огромной воронке под стенами президентского дворца не заботил погибший кинематограф, они выбирались из проломов, протискивали свои костлявые тела в трещины, накатывали волнами гнили. Чёрные лица поднимались к широкому балкону, разлагающаяся плоть, жёлтые кости, обрубки тянулись вверх.

Впрочем, всё как всегда. Неугомонные избиратели.

На горизонте чернели распятия.

Президент прочистил горло, положил руки в резиновых перчатках на перила и остановился взглядом на случайном лице — он поступал так всегда: обратиться ко всем и лично к кому-то. Зомби (маркер для взгляда) вперился в балкон пустыми глазницами. Правая половина лица кожурой свисала на плечо, вместо рта маслянисто блестела рваная рана. Казалось, мертвец ухмыляется. Президент зря боялся дождя — едкая влага оголила и вылизала черепа митингующих, словно те, кто скандировал под окнами всю неделю, натянули белые шапочки для купания.

— Сэр, ваша супруга… — послышалось из-за спины.

«Хорошо. Я смогу».

Он поманил рукой, ни на секунду не теряя зрительного контакта с толпой.

Моника была в синем вечернем платье и шляпе с широкими полями. Президент видел её боковым зрением, но от него не скрылось, что слизь успела пропитать кружевной воротник, а отломок кости бугрит рукав.

Руки Моники сковали за спиной наручниками, движения ног контролировали два металлических шеста — такими, приспособив петлю, отлавливали бешеных собак.

— Моя жена! — закричал президент мёртвым головам внизу. — Она рада приветствовать вас!

Но что это? Там, внизу…

Толпа аплодировала. Яростно, буйно, неистово.

«Сработало!»

— Семья! Семья! Семья!

— Мистер президент, ваша супруга отлично выглядит!

— Миссис Моника! Миссис Моника!

Он осторожно приобнял холодные плечи жены. Металлическая удочка, прикреплённая к обручу на шее, не давала Монике впиться в мужа… попытаться впиться. Монике удалили все зубы и ногти, сшили рот. Президент слышал, как его супруга шипит.

«Как хорошо, что меня уговорили не хоронить Монику. Холодильная камера — дальновидное решение».

Что-то изменилось. Мертвецы пели…

— Сколько жизни в этих потерянных лицах, когда мы видим распятые тела. Мистер президент, обнимите свой народ, мы вас просим спуститься к нам…

Тёмное, парализующее облако наполнило голову. Он понял, что подпевает, вторит гнилым глоткам, раскачиваясь из стороны в сторону. Слова обладали силой, жёлтой и древней, сливались в нетерпеливый голодный зов. Мертвецам не требовались клыки и руки, чтобы добраться до него. Больше нет.

У них была песня.

Это президент понял слишком поздно, когда взобравшись на широкий парапет балкона, бросил своё тучное тело вниз.

Словно рок-звезда в объятия преданных фанатов.

— — —

— Кто следующий? — спросил Филин, закончив рассказ. — Кому передать жетон? — Он осмотрел лица собравшихся, и ему сделалось не по себе, голова закружилась. Лица чудовищ смотрели на него, молча — спасибо и на этом. — Кстати… не только у вас есть друзья, — выдавил Филин и поспешил ретироваться во мрак.

Он вернулся к палаткам на дрожащих ногах.

— Ну, что там? — поинтересовался Егоркин.

— Да ну, — отмахнулся Филин, — жесть.

— И чё теперь делать?

— Хрен знает, — шикнул Филин, — подождём, может, сами свалят, как пришли. Нафиг, я туда больше не пойду… такие рожи…

— Во! — Гоша выставил вперед указательный палец. — Сваливают, кажись.

Друзья проследили, как чудовища, кряхтя и переваливаясь, покинули костёр и растворились в темноте.

— Пошли, наш ведь костёр!

— Верняк, — подхватил Натан и, пригибаясь, будто в кинотеатре во время сеанса, пошкандыбал к костру. Друзья двинули за ним. Когда все снова были в сборе, Натан взял чурбанчик и занёс над костром.

— Может не стоит, — опасливо спросил прыщавый Егоркин, — вдруг это ключ?

— Какой ещё ключ? — не понял Натан.

— И в самом деле хорош, — поддержал Егоркина Гоша.

— Ну ладно… — сдался Натан, откладывая чурбан в сторону.

— У меня ещё история есть, — зажёг сигарету Зязя. — Про то, как один мужик…

— Давай уж с начала, — перебил Гоша.

Зязя выдохнул дымом и кивнул.

Стоматологи рекомендуют

Д. Костюкевич

— Святой отец, я хочу исповедаться.

— Слушаю, сын мой.

— Моя история очень странная. Безумная.

— Исповедальня слышала много рассказов. Пороки и страсти всегда неправильны. Говори.

— Всё началось с зубной пасты.

— Прости, сын мой, я правильно расслышал?

— Зависит от того, что вы услышали.

— Зубная паста.

— Тогда, да. Всё началось именно с зубной пасты. Точнее, с её исчезновения. Однажды утром я обнаружил пустой тюбик, хотя был уверен, что вчера он был наполовину полон.

— Вы живёте один?

— Да, святой отец.

— Может, гости?

— Сначала я тоже так подумал. Действительно, вечером я принимал друзей детства. Коньяк, свиные рёбрышки, разговоры о прошлом. Видимо, кто-то решил подшутить. Тюбик был не просто выжат, а абсолютно пуст. Я даже разрезал его — ни следа пасты, словно вымыли. Странная шутка… да, так я тогда и подумал.

— Но у вашей истории есть продолжение?

— Вы правы. Я купил новый тюбик, открыл его перед сном, чтобы почистить зубы. Утром — ни капли. Это было, как минимум, необычно. Я был немного испуган, но больше заинтригован… чувствовал себя экспериментатором, понимаете? По дороге с работы купил новый тюбик. Новое утро — история с исчезновением повторилась. Я был готов поверить в домовых и ночных воришек, специализирующихся на зубных пастах.

— Сын мой, какое отношение это имеет к грехам, в которых?..

— Извините, что перебиваю, святой отец, но отношение самое прямое. Я стал прятать тюбики: в шкаф, тумбочку, под ковер… ставил опыты! К утру тюбики неизменно пустели.

— В сейф не пробовали?

— Пробовал! В сейфе сработало, паста осталась нетронутой.

— Значит, воры.

— И я тогда склонился к этой мысли. Обратился в полицию — высмеяли. Стал дежирить по ночам, поставил камеры — ничего. Подозревал себя в лунатизме, приковывал к кровати. Но паста продолжала пропадать. Однажды я купил несколько упаковок: к утру колпачки валялись на полу, возле пустых тюбиков.

— Но сейф…

— Да, да, я помнил о сейфе. Когда мои старания не дали результатов, я снова провел эксперимент с сейфом. Два дня ничего не происходило, тюбик оставался цел, а на третье утро, когда я открыл дверцу, сейф изнутри был измазан белой массой… Каждый новый восход солнца дарил мне пустоту тюбика, бесполезную для зубной щетки.

— Давайте без литературных образов.

— Конечно-конечно… Но однажды он убил человека. Я привел к себе девушку, и он убил её.

— Подождите, о ком вы? Кто убил?

— Человек-паста. Но ему больше нравится имя Дент.

— Какой Дент? Какая паста?

— Человек-паста. Он живой, он хочет быть похожим на нас. Именно поэтому он каждую ночь набирал массу, втягивая в своё тело новые граммы зубной пасты. Чтобы принять человеческий облик.

— Бред какой-то…

— Я же предупреждал. Со стороны это кажется безумием.

— Безумие — не грех, сын мой. Но ты упомянул про убийство.

— Да. Из-за этого я здесь. Он любит убивать, говорит, что это главная черта человека. «Человек — единственное животное, которое причиняет другим боль, не имея при этом никакой другой цели».

— Это его слова?

— Дента? Нет. То есть — да. Он любит их повторять, а само выражение принадлежит Шопенгауэру. Дент… он хороший, он как ребенок. Тот же сейф… Он не мог заставить новые порции «плоти» просочиться через герметичный металл, и тогда начал капризничать — размазывать пасту по стенкам, как ребёнок… Но эти убийства, мне приходится избавляться от тел. Я говорю, что это неправильно, плохо, но он не слушает.

— Где сейчас ваш человек-паста?

— Здесь, на полу. И он хочет, чтобы вы сохранили его тайну.

Тестообразная масса засочилась сквозь решетчатое оконце. Не в силах закричать, священник сжался на узкой деревянной скамье. Ручейки сливались