Одержизнь - Анна Семироль

– Акеми, – окликает Ксавье Ланглу, не отводя взгляда от раскрытой перед ним раны. – Что такое? Плохо?

Она угукает, кивает. Дышать сквозь смоченную в вонючем растворе тряпочку нелегко, но священник сказал, что так надо. И непонятно, от чего хуже – от запаха хлора или от вида рваных ран на ногах Сорси.

– Уже заканчиваем с этой. Давай мокрую губку.

Акеми двумя спицами подцепляет порезанную на кусочки губку из супермаркета, плавающую в растворе гипохлорита натрия, протягивает её Ксавье. Тот на мгновение закрывает глаза.

– Промокни, пожалуйста. Вот здесь, в уголке. Всё, теперь точно чисто? Шью. Положи вот сюда тряпицу с раствором. Умница. Я без тебя бы не справился.

Смотреть ещё раз на то, как игла протыкает кожу и тянет за собой нить, окрашенную кровью, Акеми уже не в силах. Ей кажется, что Сорси всё чувствует, что не спит вовсе под синтеном, а просто не может пошевелиться. Японка трясёт головой, пытаясь отогнать дурноту, стонет.

– Акеми! – строго рычит Ксавье. – Прекрати! Ты мне нужна! Давай сухую губку, вытирай рядом, где подтекает. Рану не тронь!

Держа губку спицами, как палочками для еды, Акеми точечными движениями промокает тоненькую красную дорожку, тянущуюся от места вкола иглы. Ксавье связывает узлом нитку, стягивающую края раны, кончиком опалённого в костре ножа обрезает нить над узелком. Щурится, вытирает пот со лба рукавом. Внимательно смотрит в лицо Сорси. Левой рукой трогает кожу над сонной артерией девушки.

– Повезло ей. Так распороть бедро – и не задеть ни одного важного сосуда, – улыбается он под закрывающей нос и рот тряпицей. – Акеми, не молчи. Я точно хочу знать, когда ты начнёшь в обморок заваливаться.

– Спина болит, – сквозь зубы жалуется девушка. – И тошнит страшно…

– Скоро закончим. Самое главное позади. Рану мы почистили, края свели, обеззаразили. Сейчас дошью, положим повязку – и Жиля латать будем.

– А он выдержит? – испуганно спрашивает Акеми. – Без синтена-то…

Ксавье не отвечает. Споласкивает руки в обеззараживающем растворе, берёт следующую нитку с иглой, лежащие в плошке с коньяком. Ему-то очень даже понятно, почему мальчишка шарахнулся от предложенного синтена. Но разъяснять причину Акеми он не стал. Если Жиль посчитает нужным – сам расскажет о своих похождениях и их последствиях.

Спокойный глубокий вдох. Долгий выдох.

– Акеми, расстояние – половина подушечки твоего пальца от края раны. Веди.

Кончик спицы почти не дрожит, когда Акеми собрана. «Она молодец, – улыбаясь, думает Ксавье. – Очень ответственная, серьёзная девушка. В нужный момент не паникует. Ох, что б я без неё сейчас делал, действительно. Не вижу же ничего…»

Снова иголка прокалывает бледную кожу, проходит рану насквозь, протаскивая за собой нить. Сложнее всего выйти с другой стороны раны именно там, где надо. Кажется, именно для этого иглы у хирургов не прямые, а полукольцами. Так, получилось. Остаётся протянуть нить, связать концы, обрезать…

– Отец Ксавье, а зачем вам с собой синтен? – вдруг спрашивает Акеми.

Смотреть девушке в глаза не хочется. Она и без этого всё сможет понять.

– На всякий случай, – отвечает священник ровно.

Девушка молчит, опускает глаза.

– И… много?

– На нас всех, Акеми.

«Убрать подальше. Зашить в пояс, что ли… Не нравятся мне такие вопросы. Что-то с ней не так, – думает священник, краем глаза поглядывая на японку. – Что – не могу уловить. Поговорить бы с ней, но для этого надо знать, что спрашивать».

Он ещё раз осматривает шов на бедре Сорси, удовлетворённо кивает.

– Осталось положить повязки. Акеми, неси сперва тонкую ткань и мёд. И посмотри, полосы ткани, которые мы стирали в гипохлорите, высохли?

Девушка наконец-то разгибает спину, охнув, поднимается на ноги. Пошатываясь, идёт на улицу – туда, где сохнут на ветру полосы капрона и нейлона. Пока она несёт нужное для перевязки, Ксавье осматривает щиколотки и голени Сорси. Вроде все кости целы, но полной уверенности нет. Проснётся – надо будет ставить на ноги.

– А вот и наше чудо-лекарство! – радостно восклицает Ксавье при виде баночки мёда у Акеми в руках. – Раны заживляет отлично. Не горячий?

– Тёплый.

Чтобы немного разжижить мёд, в него пришлось налить воды и подогреть в чайнике над костром. Акеми открывает банку, вдыхая приятный аромат сладости, ложкой выкладывает немного на салфетку из ткани. Ксавье помещает салфетку на зашитую рану, и они вдвоём с Акеми закрепляют повязку полосами капрона. Пока японка возится, завязывая узел, священник смазывает мёдом ссадины, покрывающие ноги Сорси.

– Вот и всё, – подводит итог Ксавье.

– Можно я ещё спрошу?

– Можно. Но и я тогда спрошу тоже. Хорошо?

Девушка кивает, укрывая спящую Сорси спальником. Развязывает на шее верёвочку, на которой висит тряпица, прикрывающая рот и нос. Жадно глотает чистый воздух.

– Вы умеете зашивать раны… откуда?

– Всё просто. Я заканчивал Университет по естественно-научному профилю. Медицину вкратце изучал. Работал какое-то время химиком. Священником стал позже, когда… когда предложили.

Лицо Акеми спокойно, как маска. В глазах стынет недоверие.

– Я видела вашу спину, отец Ланглу. Врачевать раны вы на себе учились?

– А вот это и есть тот самый вопрос, как я понял. Да. На себе. Когда очень нужно, и спину сам себе лечить научишься. Теперь моя очередь. Что тебя гложет, Акеми?

Руки девушки вздрагивают, плечи поникают. Она смотрит на золотистую массу мёда, завинчивает крышку. Медлит с ответом.

– Я… не уверена. У меня нехорошее ощущение от реальности.

– Расскажи.

Он споласкивает руки в ведре с водой, выбрасывает тряпочку с обеззараживающим раствором. Присаживается на гору бетонных осколков, прислушивается: не возвращаются ли с реки Гайтан, Фортен и Амелия, не зовёт ли из соседней комнаты Жиль. Нет, всё тихо. Можно поговорить.

– Я часто не понимаю, что мне снится, а что настоящее, – негромко начинает Акеми. – Это почти год уже. С тех пор как… как…

– Как приходил Бог? – мягко спрашивает Ксавье.

– Да. Сны одинаковые, они похожи на правду… в них может проходить по несколько дней, и когда я это вижу, оно слишком настоящее. Они одинаково начинаются: я просыпаюсь.

Она умолкает, трёт ладонями виски. Волнуется.

– В них то мир, который был до Бога, то такой, какой стал сейчас. И… страшно. Всегда одно и то же…

– Что тебя так пугает?

– Жиль. Его нет. И я не могу понять, где я нахожусь, когда он рядом. Отец Ксавье… это страшнее всего. Я помню, как он умирал у меня на руках. Люди не возвращаются, это… не реальность! Когда его нет – это похоже на правду, потому что я знаю, что он умер, и…