Разделенный человек - Олаф Степлдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сэр Джеффри был слишком аристократом (или тянулся к аристократизму), чтобы не счесть фамильярничанье Виктора с особами низших классов ошибкой. Он видел в этом сентиментальный идеализм и, возможно, мрачный протест против снобизма второго Виктора. Тем не менее отец невольно отметил, что его «сын-незнакомец» умеет завоевывать людские сердца.
Надеясь глубже проникнуть в душу Виктора, он, как рассказывал, просмотрел книги сына. Скользя взглядом по полкам, он с беспокойством отметил среди серьезных трудов по экономике и истории – орудиям ремесла Виктора – немало работ социалистов и даже трактат Маркса. Были там и работы по психологии этого грязного Фрейда, начинавшего тогда входить в моду, и несколько томов по новой, не укладывающейся в голове теории относительности, и крохи современной поэзии, движущейся, на взгляд сэра Джеффри, совершенно не в ту сторону.
Пока сэр Джеффри перебирал книги, миссис Вилрайт продолжала рассказы о Викторе. Одно из ее утверждений привлекло внимание гостя. В день отъезда Виктор велел сжечь все свои записи, но у нее рука не поднялась это сделать, и она сохранила их у себя в комнате. Может быть, нескромно будет показать их отцу жильца, но ради его же блага она готова и на это, лишь бы пролить свет на его «проблемы». Сэр Джеффри попросил разрешения забрать бумаги с собой, чтобы изучить без спешки, но тут женщина твердо отказала. Они договорились, что он на несколько часов останется у нее, чтобы прочитать записи. Хозяйка с удовольствием обеспечила сэра Джеффри провизией и оставила одного.
Большая часть доверенных ему записей были конспектами лекций, ничем, на взгляд сэра Джеффри, не выдающимися, кроме сквозной мысли, что на протяжении всей истории богатые угнетали бедных и что так будет продолжаться, пока контроль над «основными средствами производства» не перейдет к представителям народа. Но имелась еще исписанная от доски до доски записная книжица, в которой Виктор, очевидно, набрасывал черновик книги, содержавшей его жизненную философию. Вскоре сэр Джеффри с головой ушел в эти записи. Многие мысли показалось ему дикими и опасными, многое, как он с грустью признал, было просто ему недоступно, а часть четко и ясно излагала идеи, которые тщились сформулировать он сам и его поколение. Отец понемногу начинал понимать, что, как бы ни заблуждался его «незнакомый сын» в некоторых отношениях, он мыслил пусть и революционно, но действительно очень оригинально. Сэр Джеффри даже позволил себе допустить, что и там, где они расходились во мнениях, сын мог иногда оказаться прав. Но нет! Мальчик слишком молод и чудаковат, да, пожалуй, и умственно неуравновешен. Сэр Джеффри добрался до изложенной намеками биографии, где утверждалось, что в каждом из нас живут два человека – «чурбан» и интеллигентное, восприимчивое существо. Затем следовало весьма трогательное описание борьбы между ними. Здесь отец вдруг с болью ощутил себя беспардонным любопытствующим и, с неохотой закрыв книжку, вызвал миссис Вилрайт, чтобы снова доверить рукописи ее заботам.
Прощаясь, хозяйка показала ему бережно сохраненную фотографию своего недавнего жильца. Сэра Джеффри поразило как сходство со знакомым ему сыном, так и явные отличия. Глаза были живее, улыбались; губы выглядели полнее, но тверже. Сэр Джеффри долго всматривался в фотографию и вернул ее молча.
На обратном пути ему было о чем подумать. Поиски подтвердили его подозрение, что второй, незнакомый ему сын – в самом деле более полноценный человек, чем тот, к которому он сейчас возвращался. Так что же ему делать – вернее, что попытаться сделать? По всей вероятности, сделать он ничего не мог. Пусть так, но тогда на что надеяться? Желать ли сохранения известного ему Виктора, успехами которого и стереотипным умом отец в прошлом нередко гордился, к которому, вопреки сомнениям, еще сохранял сильную родительскую привязанность? Или он должен надеяться на окончательное уничтожение знакомого Виктора ради другого, которого он не знал, которого даже ни разу не видел, этого эксцентричного, часто увлекающегося, необычного и опасного человека с горячим сердцем и творческим разумом? Рассудок убеждал сэра Джеффри, что знакомый Виктор к этому времени стал жалким созданием, а тот, другой, – выдающейся личностью. Но родительскому сердцу знакомый, хоть и не уважаемый больше сын оставался более дорог, чем блестящий незнакомец. Способствовать уничтожению знакомого сына представлялось убийством.
Дома, увидевшись с сыном, сэр Джеффри с горечью отметил его несходство со вторым сыном – с фотографии миссис Вилрайт. Приспущенные веки, обвисшие уголки рта, общее выражение унылой самовлюбленности. Отец напомнил себе, что такое безрадостное впечатление, конечно, усилено нынешним прискорбным состоянием мальчика. Разговор его тоже проигрывал в сравнении с недавно прочитанными рукописями. Нынешний Виктор был поглощен желанием пробиться на прежний пост. Может ли отец ему поспособствовать? Что ни говори, доказывал он, при всех отклонениях за ним числятся кое-какие заслуги. А как насчет Эдит? Есть ли шанс, что она его простит и все-таки выйдет замуж? Узнав, что Эдит уже замужем, он огорчился, но не слишком. К стыду отца, он едва ли не сразу принялся выспрашивать, нет ли других кандидаток.
На предложение сэра Джеффри не думать о женитьбе, пока не пройдет болезнь, Виктор довольно горячо ответил:
– Как ты не понимаешь? Я должен как можно скорее связать себя по закону с какой-нибудь приличной девицей. Ведь если снова заболею, как бы мне не жениться на этой кошмарной замарашке. А если я буду уже в законном браке, второй не пойдет в счет.
Такая безжалостность поразила сэра Джеффри. Он заявил, что низость – жениться только ради того, чтобы обесценить будущее двоеженство. Виктор поспешно оправдался: мол, он, конечно, надеется найти девушку, которую действительно полюбит. Сэр Джеффри поневоле сравнил
