Разделенный человек - Олаф Степлдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Виктор тратил на размышления над этой дилеммой немало драгоценного времени, которое проводил с Мэгги, а той его рассеянность, конечно, представлялась отчужденностью.
Кризис наступил после особенно тяжелого приступа. Виктор очнулся от сна только под вечер, опоздав на поезд, которым должен был ехать на еженедельную лекцию в далеком городке. Он проснулся в состоянии жесточайшей подавленности. При этом в момент между сном и явью он испытал явственное отвращение к своей нынешней жизни и занятиям. Он ощутил смутную, виноватую тоску по прежней жизни. Осознав значение этого симптома, он вскочил с кровати в ужасе, что его бодрствующая ипостась уже подавлена. Но нет, он оставался более или менее самим собой, только отупевшим, не в лучшей форме.
Приняв холодную ванну, Виктор оделся, побрился, попросил заботливую хозяйку квартиры приготовить ему поесть и позвонил в университет, что заболел и пропустит занятие. После еды он написал длинное чувствительное послание Мэгги, объяснив в нем прежнюю свою холодность и нынешнюю беду и умоляя спасти его и себя – приехать к нему жить. Кроме того, он обещал, что навестит ее через пару дней, в свой свободный вечер, и они смогут все обговорить и все устроить. Он закончил письмо страстными признаниями и утверждением: «Я отчаянно нуждаюсь в тебе, а ты – во мне. Перебравшись ко мне, ты, может быть, будешь ужасно страдать, но не погибнешь».
Мэгги это письмо, естественно, привело в страшное волнение. Писать ответ не имело смысла: письмо уже не застало бы Виктора дома. Она ждала его среди встречающих на выходе с перрона. Виктор уронил багаж, обнял ее и, как голодный, припал к ее губам. Она ответила, не сдерживая себя, и расплакалась. Они пошли рука об руку, его ладонь сжимала его ладонь.
– Ну почему, почему, – твердила Мэгги, – ты не рассказал мне всего раньше?
Но Виктор уже мыслил с полной ясностью и глубоко раскаивался в своем письме. Помолчав, он сказал:
– Ты должна забыть все, что я написал. Или хотя бы не обращать внимания. Я был не в себе. Я страшно преувеличивал. Теперь, рядом с тобой, я снова вполне проснулся и вижу, как был глуп. То письмо писал попросту не я, а сонная половина меня. В поезде я жаждал, жаждал тебя, и мне не было дела, чем это для тебя обернется. Но сейчас я понимаю, что не смею тащить тебя за собой. Не должен завоевывать тебя, играя на жалости. Нет, об этом теперь и подумать мерзко!
– Нет, – горячо возразила она. – Нет-нет, все не так. Позволь мне приехать и помочь тебе. Без тебя в моей жизни нет смысла.
Но Виктор твердил, что должен сражаться за себя в одиночку, а когда совсем придет в себя, он вернется к ней и попросит стать его женой, чтобы она могла сделать свободный выбор.
Мэгги ответила, что уже выбрала – быть с ним. И добавила:
– Разве ты не видишь, что беда уже случилась? Мы слишком крепко связаны, чтобы я могла жить без тебя. Я еду с тобой сейчас же и останусь, несмотря ни на что.
Он говорил, что не может позволить ей такого риска – оказаться замужем за Чурбаном.
– Но, милый, – возразила Мэгги, – нам незачем жениться. Мы уже женаты в душе. Дела с законом уладим позже, когда все преодолеем и будем ждать детей.
Но Виктор не сдавался.
– Я бы никогда себе не простил, – сказал он, – а мой стыд нам бы все испортил.
Мэгги попробовала зайти с другой стороны:
– Просто ты слишком гордый. Не верю, что ты в самом деле меня любишь. Если бы любил, позволил бы тебе помочь. Тебе свое гордое «я» дороже меня. Ты готов оставить меня одинокой, несчастной и бесполезной, лишь бы доказать, что ни от кого не зависишь. Виктор, которого я люблю, не этот гордец, а тот, что позвал меня на помощь.
Эти слова его потрясли, но Виктор ответил.
– Я не себя люблю сильнее, чем тебя, я люблю… о боже, сам не знаю! Что-то, что живет не во мне и в то же время во мне, что использует меня, что-то, чему я должен остаться верен любой ценой. Это… иной сказал бы «Бог», но я ничего не знаю о Боге. Это… ну, дух. Я не смею согрешить против духа. И ты меня не заставляй.
Этот разговор велся вполголоса, пока они, склонившись друг к другу, сидели в автобусе, увозившем их в обычное место встречи. На прогулке Виктор тщетно пытался увести разговор от личных тем, но Мэгги то и дело возвращалась к его проблемам. Перед прощанием Виктор пообещал больше не переутомляться так сильно и объяснил, что собирается применить «новую технику умственной дисциплины», на которую очень надеялся.
– Ты меня сегодня бесконечно укрепила. Теперь, когда я знаю, что ты знаешь, я никогда уже не скачусь вниз.
На это Мэгги горестно сжала его руку:
– Я хотела бы помочь – о, как мне хочется помочь, навсегда остаться с тобой.
Она взяла с него слово, что если он почувствует близость неудачи, сообщит ей, и она тогда сразу приедет, прежде чем возникнет серьезная опасность.
Виктор охотно обещал и напомнил, что в смятении после приступа вряд ли сумеет удержаться, не броситься к ней. А потом, глядя в ее странные глаза цвета серого камня и осенней листвы, добавил:
– Могущественная ведьма. Ты наложила на меня чары еще до нашей встречи. И еще, думаю, это твоя магия спасла меня, когда я готов был навсегда связать себя навсегда с Эдит. Я увидел тебя за завтраком – и готово, хоть ты тогда и показалась мне отталкивающей. – Поцеловав ей руку, Виктор продолжал: – Но запомни, ты должна на время воздержаться от колдовства, чтобы я вернул уважение к себе.
Мэгги согласилась, хотя на сердце у нее было тяжело.
Пока он говорил, она вспоминала не стершееся из памяти пророчество бабушки Эбюигайль. И раздумывала над ним.
Вслух она (с нежнейшей улыбкой) сказала одно:
– Гордец, эгоист! Ты не знаешь, что такое настоящая любовь. А я знаю. Раньше не знала, а теперь знаю. Ты меня научил, хотя сам на самом деле не знаешь. Если бы ты по-настоящему любил меня, не цеплялся бы за самоуважение. Ты бы сказал
