Разделенный человек - Олаф Степлдон

просто: «Послушай, нас с тобой ждут трудные времена, но вместе мы пробьемся. И даже если не пробьемся, мы вместе встретим беду».

Но Виктор возразил:

– Нет, милая, это ты не понимаешь. Когда я впервые тебя встретил, мы были наравне. Я не сознавал тогда, как слаб. А теперь… мой дух болен, и я должен победить дьявола в себе своими силами, чтобы снова встретиться с тобой как равный.

– Мой отец, – сказала Мэгги, – говаривал, что в одиночку человек спастись не может. А если бы и мог, – говорил он, – это было бы плохо, потому что привело бы его к гордыне и проклятию. Отец говорил, что спасать нас – дело Христа.

Поразмыслив немного, Виктор сказал.

– Да, я вижу, в старых взглядах есть важная истина. Не сам я себя спасу, а нечто вне меня, нечто универсальное – и это не другой человек, даже не ты с твоими чарами. Только сам дух может меня спасти, и только тем, что откроется мне более властно.

Пора было расставаться.

Склонив к ней лицо, Виктор спросил:

– Как ты считаешь, пациенту позволителен один поцелуй?

Их губы встретились.

– Я буду молиться за тебя, – сказала Мэгги. – Едва ли я верю в Бога, но молиться за тебя буду.

Виктор улыбнулся и зашел в вагон.

Он вернулся на работу освеженный и окрепший. Месяц-другой, до самого конца зимы, все шло хорошо. Он часто писал Мэгги и радовался ее письмам, но встречаться они не встречались. Он остерегался переутомления и практиковал свою «необычную духовную технику», которой надеялся навсегда загнать «Чурбана» в темницу подсознания. Об этой методе он мне не рассказывал, сказал только, что она требует по многу раз в день сосредоточивать внимание на «духе» и проделывать особые духовные упражнения перед сном, засыпая. Он больше не противился сну. Напротив, позволял себе высыпаться, что в бодрствующем состоянии редко требовало больше четырех часов, а зачастую и того меньше. Он написал Мэгги, что приступы прекратились, что в ближайшие пару месяцев он не предвидит опасности и мечтает о встрече с ней.

Потом письма от него приходить вдруг перестали. Она по-прежнему писала, допытывалась о новостях, но тщетно.

8. Горестная интерлюдия. С 1923 по 1924

Все это время Мэгги, видимо, держала слово не испытывать на нем своих чар. Исполнить обещание было легко, ведь она понятия не имела, как его нарушить. Но с мыслью, что ей еще придется развивать доставшиеся ей способности (если такие у нее были), она взялась экспериментировать. Мешало ей полное невежество и смутное отвращение к таким делам. За последние годы она все больше склонялась к здравому смыслу, реальной жизни, естественным наукам. Если не считать полустершихся воспоминаний о бабушке Эбигайль, собственных сомнительных достижений в паранормальном в ранней юности и слишком простодушной веры кое-кого из знакомых, у нее не было причин верить в «оккультное».

Мэгги стала посещать спиритические сеансы, еженедельно проходившие по соседству. Она попробовала испытать медиума, попросив ее вызвать погибшего брата. Результат вышел не вполне отрицательным, но слишком двусмысленным, чтобы удовлетворить острый ум Мэгги. С другой стороны, ее невольно поразил тот факт, что медиум сразу встретила ее как коллегу и сказала, что ей надо «спешно учиться применять свои силы, не то будет поздно». Однако Мэгги с каждой неделей проникалась враждебностью к эмоциональной атмосфере сеансов. Попади она на эти встречи, когда характер еще не сложился и влияние бабушки не ослабло, она бы без сомнений приняла «слишком человеческие» сообщения покойных, нарочито загадочные пророчества, незатейливые советы, которыми наделяли мятущихся или попавших в беду простодушных зрителей. С другой стороны, столкнись она со спиритизмом в период бунта против старых обычаев и ценностей, она бы презрительно отмахнулась, как от явного шарлатанства. Теперь же, под влиянием осторожной критики, которую Виктор адресовал старым и новым суевериям, в смятении от их таинственных отношений, Мэгги не могла ни принять, ни отвергнуть, а пребывала в мучительных сомнениях. Ей казалось, что на этих сеансах порой происходит нечто реальное и неординарное, но куда чаще все происходящее легко объяснялось совпадением или жульничеством.

Однажды медиум давала сеанс «психометрии». Получив от участников какой-нибудь личный предмет – перчатку или платок, – она, подержав его в руках, сообщала что-либо о характере или обстоятельствах жизни владельца. Мэгги принесла карандаш, который Виктор раньше носил в кармане. Медиум помолчала, держа его в руках, а потом, перейдя с убаюкивающе сладкого тона на отрывистый и тревожный, проговорила: «Тут что-то странное, что-то за пределами моих сил. Этот человек… ну, он больше чем человек, чем обычный человек, но что-то раздирает его на части. Он нуждается в помощи. Однако он горд. Помоги ему сейчас же, даже если он слишком горд!» Помедлив, женщина поспешно вернула карандаш, сказав: «Возьми его. Мне страшно!» Такая реакция, естественно, впечатлила и встревожила Мэгги. Но последовавшая затем весьма эмоциональная сцена с излитием эктоплазмы изо рта медиума пробудила в ней отвращение и скептицизм. Кое-кто их присутствующих под впечатлением этой сцены оказался на грани истерики. Что-то подтолкнуло Мэгги встать и схватить струю «эктоплазмы», оказавшейся полоской креповой ткани. Произошел скандал. Медиум гневно утверждала, что «молодая ведьма» воспользовалась своими силами, чтобы подменить настоящую эктоплазму крепом, и что сама она серьезно пострадала от потери части своего физического существа. Затем медиум с воплем впала в кому. Большинство присутствующих это убедило, но Мэгги не сомневалась, что женщина играет роль и подсматривает из-под век. Больше она на эти сеансы не ходила.

Зато она стала экспериментировать сама. В столовой гостиницы, концентрируя волю на обедающих постояльцах, она пыталась вынудить их обернуться к ней, или чихнуть, или сменить настроение. Порой получалось исключительно успешно, но чаще ничего не выходило. Нельзя было исключить, это мнимый успех.

Среди постояльцев была одна грустная и замкнутая старая дама. Мэгги решилась научить ее разговаривать с людьми и радоваться жизни. После недельной сосредоточенности на «пациентке» Мэгги с радостью заметила, что старушка с явной заинтересованностью поглядывает на соседей. На следующий день та завязала беседу с сидящей за соседним столиком молодой женщиной. Видимо, разговор вышел приятным, потому что с тех пор они обедали за одним столиком и не испытывали недостатка в темах для разговора. Такая примечательная перемена основательно убедила Мэгги в ее паранормальных способностях. Но убежденность снова пошатнулась, когда она подслушала слова «пациентки» о назначенном ей новом лекарстве, которое произвело чудесное действие на несварение желудка, омрачавшее ей жизнь в течение последних двадцати лет.

Еще среди постояльцев был мрачный, очень немолодой мужчина, который слишком много пил, а больше, кажется, ничем не занимался.