Разделенный человек - Олаф Степлдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иной раз Виктор ошеломлял и завораживал ее беглыми ссылками на физические теории: относительность, кванты. В редкие свободные часы он впитал немало из этих тем и, не сомневаюсь, умел преподнести их достаточно живо. Мэгги, конечно, не могла проследить сложных математических доказательств, но открывавшаяся новая картина Вселенной ее покорила. Да и сам научный подход был для нее весьма привлекательным. В нем она чувствовала настоящий «дух современности», к овладению которым можно стремиться. Что именно она подразумевала под «духом современности», Мэгги никогда не могла объяснить. Возможно, здравый смысл и презрение к предрассудкам. Много позже она бы описала его как сочетание здравого смысла, полета воображения и строгой интеллектуальной честности. Глазами Виктора она видела его лучшие стороны. И с его помощью, как и благодаря свежести собственного восприятия, замечала и его соблазны.
Результатом этого «курса современного мышления», прочитанного ей Виктором, стало понимание слов бабушки Эбигайль о старой и новой мудрости, равно необходимых и неполных друг без друга.
В тот период ее отношения с Виктором были почти чисто платоническими – теплая дружба; вопрос о сексе скрывался где-то на заднем плане. Иногда они гуляли под руку или держась за руки. Иногда при прощании она позволяла ему поцелуй, в котором (по ее словам) была восхитительная нежность и ни следа страсти. Мало-помалу Мэгги осознала, что это странное ухаживание глубоко действует на нее. Виктор занял главное место в ее жизни, и она с нетерпением ждала каждой встречи. Больше того, она вовсе не чувствовала приобретенного из неудачных экспериментов в Шотландии отвращения к телесному контакту. Напротив, она поймала себя на том, что мечтает о большей физической близости с Виктором.
Однако тот еще много месяцев оставался скорее любящим братом, нежели любовником. Под конец второго года их знакомства Мэгги, преодолев застенчивость, сама сделала первый шаг. Она цеплялась за его руку, соблазнительно прижималась к нему, допускала в прощальный поцелуй необычный жар. Но Виктор, хотя никогда ее не отталкивал, встречал такие авансы скорее сочувственно, нежели страстно. И снова в ее душе возникло горькое подозрение, что он, если и не чувствует к ней отвращения, все же не стремится к физической близости. В обиде и недоумении Мэгги решила «помочь ему» и зашла так далеко, что стала держаться холодновато, отказываясь даже от тех легких прикосновений, которые допускал он. Если Виктор изредка брал ее за руку, Мэгги отдергивала ладонь.
От самого Виктора при нашей беседе в гостинице я узнал, что поведение его было обдуманным. Сразу заподозрив, что Мэгги имела неудачный сексуальный опыт, он решился завоевать ее приязнь, не делая сексуальных авансов. Позже в таком воздержании от ухаживания появились новые мотивы. Еще до того, как она стала с ним теплее, он мучительно осознал, что его пробуждение не так стойко, как он думал. И это не позволяло ему воспользоваться расположением Мэгги. Он подумывал даже покончить с их встречами. Но беда пока только маячила в отдалении, и Виктор убедил себя, что незачем идти на такие жертвы (он признался мне, что такое решение далось слишком легко и само по себе указывало, что он не в полном сознании).
Он сильно уставал на работе и порой чувствовал страшное изнеможение. В ту пору его мучили жестокие головные боли, неизменно закачивавшиеся неотвратимыми «приступами сонливости». Страх, заснув, проснуться «другим» заставлял Виктора из последних сил сопротивляться дремоте. Он читал или писал до глубокой ночи и в конце концов проваливался в глубокий сон прямо на стуле. Несколько раз он приходил в себя только к полудню: замерзший, испуганный и не восстановивший силы. Сам факт испуга пугал его еще сильнее, потому что, бодрствуя, он встречал любую опасность, даже опасность скатиться в прежнего себя, с надменным хладнокровием. Он отмечал также, что работа, сделанная накануне вечером, оказывалась не лучшего качества. В такой усталости и отчаянии Виктора утешало лишь то, что он верен истинным ценностям. Он никогда не возвращался к снобистским условностям Чурбана.
Замечая такую перемену состояния, Виктор не позволял себе любви с Мэгги. Ему нестерпима была мысль, что девушка окажется связанной с Чурбаном. Каждый раз, как он виделся с ней, к нему тотчас возвращалась полная ясность сознания. Этот поддерживающий эффект ее присутствия сохранялся на несколько недель, но рано или поздно проблема возвращалась. После каждого приступа его неудержимо тянуло к Мэгги, и Виктор подозревал в этой страстности свидетельство, что, хотя приступ миновал, он не стал целиком самим собой. Ведь во вполне сознательном состоянии он, желая ее не менее пылко, мог отстранять и сдерживать свою страсть. А после приступа тоска по Мэгги захватывала его настолько, что он только и думал, как бы поскорее устроить встречу. Пока не оказывался рядом, он только о ней и мог думать, да еще о том, как отчаянно в ней нуждается. Желая прижать ее к себе и страстно расцеловать, он все же умудрялся держаться с обычным прохладным дружелюбием. Допустить большее представлялось ему страшной низостью.
Когда Мэгги дала понять, что примет более теплое обращение, Виктор еще отчетливее увидел, как нечестно будет ответить ей. Но он разрывался надвое. Все зашло слишком далеко. Если признаться Мэгги, что он теряет себя и потому должен держаться от нее подальше, Мэгги (по своему великодушию и отваге), не в силах сдерживать страсть, вполне могла отдаться ему, когда он оправлялся после приступа.
Напрашивалось другое решение: он мог бы обдуманно внушить Мэгги, что больше ее не любит, и тем вынудить освободиться. Но и тут Виктор понимал, что после каждого приступа станет срывать собственный замысел, бросаясь к ней. Больше того, он с удивлением поймал себя на моральном отвращении к отрицанию собственной любви. Ему смутно казалось, что тем он погубит нечто еще большее, чем счастье Мэгги. То, на что он надеялся, – духовное единение (как называл его Виктор) уже проникло в их дружбу. Уничтожить его ложью, даже ради ее личного комфорта, было бы равносильно убийству духа их отношений. Кроме того, говорил себе Виктор, даже с точки зрения ее индивидуального
