Этюды об Эйзенштейне и Пушкине - Наум Ихильевич Клейман

главе есть второй герой – Автор. Легко заметить, что в главе представлены и его странствия – вольные и невольные, и его отношение к родной стране.

Чтобы постичь разность двух героев романа и их представлений о России, надо прежде всего понять, какие видения, начиная с посещения Новгорода, вызвали тоску Онегина. Именно с ними следует сопоставить образ России, возникающий во второй половине этой главы, основным персонажем которой является Автор.

Мотивы строфы в становлении и их исторический фон

До нас не дошел окончательный беловик «Странствия». Сохранились два автографа главы: более ранняя версия – совсем черновая рукопись, и с нее перебеленный, но снова правленый «вторичный черновик», явно неполный по составу строф. К нему текстологи добавили отдельно записанные строфы, которые были опознаны как относящиеся к «Странствию», поэтому вторая редакция главы публикуется как «сводная».

В 1830 году Пушкин завершал в Болдине сразу две главы. Если он решил изъять восьмую главу из романа еще до окончания работы над их текстами, то вполне вероятно, что «вторичный черновик» вообще не был перебелен. Более того, некоторые строфы из «Странствия» перенесены в начало бывшей девятой главы («Высший свет»), которая стала восьмой. Правда, это могло случиться позже, между 1830 и 1833 годом, когда вышло первое издание всего романа. Тогда сохраняется вероятность существования полного беловика «Странствия».

Но и сохранившиеся автографы дают возможность восстановить процесс сочинения этой главы, и, в частности, «новгородской строфы». Текстологический анализ помогает проследить последовательность и логику изменений стихов, то есть позволяет понять смысл появляющихся под пером Пушкина видений Героя.

Начнем с первого черновика.

Новгородская тема в нем начинается со второго катрена – с 5-й и 6-й строк – сразу сложившимися стихами: Среди равнины полудикой/ Он видит Новгород Великой.

В 7-й строке Пушкин намеревался развить пейзажное описание: наметил И древни Волхова брега, но зачеркнул его.

Затем описание окрестностей вновь меняется: Кругом его монастыри.

Мотив монастырей тоже отвергается – возможно, потому, что благодаря ему «обживается» полудикая равнина вокруг Новгорода.

На следующем этапе правки 7-го стиха тема запустения вносится внутрь города: Пустеют (площади)…

Зримую пустоту сменяет безмолвие: Умолкли (площади)… После чего в стих входит тема покорения вольного города: Смирились площади – средь них.

8-го стиха в этой рукописи нет – Пушкин завершит катрен во втором автографе: там мотив достигнутой насилием тишины (молчания) перейдет от площадей (чернового 7-го стиха) к вечевому колоколу: Мятежный колокол утих.

В черновом 9-м стихе Пушкин пробует вернуть образ Волхова, но уже не столько в пейзажном, сколько в метафорическом контексте. Зачеркнутые и очень кратко записанные слова текстологи читают так: И Волхов бьет… Вот Волхов – с мостами, Мятежный ‹?› Во‹лхов›.

В третьем катрене Пушкин переходит от образа мятежной реки (невольно вспоминается «возмущенная Нева» из будущего «Медного всадника») к образу давних народных волнений – в такой последовательности вариаций темы: – вот народный; Вокруг его – роковые; / Но живы тени; / И тени прошлых поколений…

И в этом ряду – предположительно читается такая вариация: Над ним (нрзб) тени/ Предвестьем воскре‹шений›…

Видимо, из намеченных мотивов былых народных возмущений и грядущих воскре‹шений› (новгородских вольностей?) родится парадоксальный образ последнего в строфе стиха: Кипит народ минувших дней.

В третьем же катрене начинают возникать, наконец, исторические имена: Вадима спор ‹?›,/ Народ не внемлет Ярославу.

Намечена тема сопротивления правителям: Вадим оспаривал право Рюрика на власть в Новгороде, народ отказывался подчиняться Ярославу, посаженному его отцом Владимиром княжить в Новгороде.

Мотив «спора Вадима» преобразится в стих «Завоеватель Скандинав»: так, по наблюдению Николая Леонтьевича Бродского, в строфу вошел «декабристский» образ узурпатора власти. Но и у Карамзина можно прочесть, что новгородцы, призвав варягов, могли быть недовольны порядками, заведенными князем-иноземцем:

«Нестор пишет, что славяне новогородские, кривичи, весь и чудь отправили посольство за море, к варягам-руси, сказать им: Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: идите княжить и владеть нами. Слова простые, краткие и сильные! Братья, именем Рюрик, Синеус и Трувор, знаменитые или родом, или делами, согласились принять власть над людьми, которые, умев сражаться за вольность, не умели ею пользоваться. ‹…› Более не знаем никаких достоверных подробностей; не знаем, благословил ли народ перемену своих гражданских уставов? Насладился ли счастливою тишиною, редко известною в обществах народных? Или пожалел о древней вольности? Хотя новейшие летописцы говорят, что славяне скоро вознегодовали на рабство и какой-то Вадим, именуемый Храбрым, пал от руки сильного Рюрика вместе со многими из своих единомышленников в Новегороде – случай вероятный: люди, привыкшие к вольности, от ужасов безначалия могли пожелать властителей, но могли и раскаяться, ежели варяги, единоземцы и друзья Рюриковы, утесняли их, – однако ж сие известие, не будучи основано на древних сказаниях Нестора, кажется одною догадкою и вымыслом»[326].

Таким образом, Пушкин, наметив Вадима в видениях Онегина, но не оставив его имени в стихе, не назвал и Рюрика, то есть ассоциативно сохранил тень Храброго Новгородца за тенью Завоевателя Скандинава, который потому и оказался в одном ряду с четою грозных Иоанов, «Усмирителей» Новгорода.

ЧЕРНОВАЯ РУКОПИСЬ СТРОФ 5 (КОНЕЦ) – 6 (НАЧАЛО) ГЛАВЫ «СТРАНСТВИЕ» (ПД 841, Л. 119)

ЧЕРНОВАЯ РУКОПИСЬ СТРОФ 6 (КОНЕЦ) – 7–8 (НАЧАЛО) ГЛАВЫ «СТРАНСТВИЕ» (ПД 841, Л. 119 ОБ.)

Со зловещими тенями московских правителей вполне сопрягается и тень Законодателя Ярослава – но вовсе не как автора «Русской Правды».

Юрий Михайлович Лотман вскользь упомянул, что Ярослав «имел с новгородцами кровавые столкновения», но акцент поставил на примирении князя с народом и на возвращении новгородцам их самоуправления. Именование же «Законодатель» привычно отнес к более позднему – киевскому – княжению Ярослава, где был принят свод законов. Меж тем черновой вариант стиха – «Народ не внемлет Ярославу» – позволяет думать, что Пушкин имел в виду новгородский период правления присланного из Киева князя, который навязывал горожанам варяжские законы, не дававшие им свободно высказываться. Один из эпизодов, ставящий «Законодателя» в один ряд с «Завоевателем», тоже описан у Карамзина:

«Варяги, призванные Ярославом в Новгород, дерзкие, неистовые, ежедневно оскорбляли мирных граждан и целомудрие жен их. Не видя защиты от князя, пристрастного к иноземцам, новогородцы вышли из терпения и побили великое число варягов. Ярослав утаил гнев свой, выехал в загородный дворец, на Ракому, и велел, с притворною ласкою, звать к себе именитых новогородцев, виновников сего убийства. Они явились без оружия, думая оправдаться пред своим князем; но князь не устыдился быть вероломным и предал их смерти»[327].

Кульминацией жестоких расправ, начатых основателем династии, предстают у Карамзина страшные картины подавления Новгорода московскими потомками рюриковичей – великими князьями Иваном III и особенно его внуком Иваном IV. Необходимо опять обратиться к «Истории» Карамзина – приведенные им факты должны были произвести