Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

В комедии «Как вам это понравится» героиня выходит после окончания пьесы к зрителям в одежде Эпилога и произносит речь.

«Розалинда

Не принято выводить женщину в роли Эпилога; но это нисколько не хуже, чем выводить мужчину в роли Пролога. Если правда, что хорошему вину не нужно этикетки, то правда и то, что хорошей пьесе не нужен Эпилог. Однако на хорошее вино наклеивают этикетки, а хорошие пьесы становятся еще лучше при помощи хороших Эпилогов. Каково же мое положение? Я — не хороший Эпилог и заступаюсь не за хорошую пьесу! Одет я не по-нищенски, значит, просить мне не пристало; мне надо умолять вас; и я начну с женщин. О женщины! Той любовью, которую вы питаете к мужчинам, заклинаю вас одобрить в этой пьесе все, что вам нравится в ней. А вас, мужчины, той любовью, что вы питаете к женщинам, — а по вашим улыбкам я вижу, что ни один из вас не питает к ним отвращения, — я заклинаю вас сделать так, чтобы и вам и женщинам пьеса наша понравилась. Будь я женщиной, я расцеловала бы тех из вас, чьи бороды пришлись бы мне по вкусу, чьи лица понравились бы мне и чье дыхание не было бы мне противно; поэтому я уверен, что все, у кого прекрасные лица, красивые бороды и приятное дыхание, в награду за мое доброе намерение ответят на мой поклон прощальными рукоплесканиями. (Уходит.)».[58]

В театре Уильяма Шекспира мы не так уж часто встречаемся с послесловиями. Казалось бы, и спектакль, носивший название «Как вам это понравится», не нуждался в эпилоге. Так нет же, нуждался.

Перенесемся на пять минут в елизаветинский театр (выпущено такое количество книг с его описаниями, что это стало делом более легким, чем поездка за город). Закончилась песней и пляской комедия, и зрители прославленного «Глобуса» вправе обратиться к автору с претензиями: «Что же, собственно говоря, вы нам показали? По совести, ничего похожего на те прекрасные спектакли, ради которых мы покидаем Лондон, перебираемся через реку, наполняем с избытком огромную под открытым небом залу, по несколько часов глядя, слушая и внимая. Вы нам показали пьесы, наполненные глубокими мыслями и умело переплетенными событиями — о родовой вражде, губящей влюбленных, о кровопролитных сражениях, о жестоких правителях и несчастных девицах. Как бы желая дать нам передышку, вы радуете нас чертовски веселыми фарсами о слуге Лансе с его бесчувственной собакой Крабом, о непотребном рыцаре сэре Джоне Фальстафе. Но в только что показанной пьесе нет никакого назидательного смысла, никакой морали; нет и грубых, но очень потешных положений. Девушка надевает мужское платье, и между нею и глуповатым героем пять актов происходит обмен остротами; совершенно справедливо вторая, никому не нужная, героиня подытоживает это словами: „О, удивительно, удивительно, удивительнейшим образом удивительно! Как это удивительно! Нет сил выразить, до чего удивительно!“ Объясните нам, где в этом произведении хоть капля смысла? И что за дурацкая фабула: вдруг все меняется местами, жестокий брат становится добрым и стремительно влюбляется в Селию; захватывающий трон узурпатор после беседы с каким-то отшельником раскаивается и отдает трон изгнанному герцогу, а сам идет в изгнание. Все это, так сказать, за сценой, в рассказе. Вы, конечно, станете в будущем красой и гордостью драматического искусства, о вас напишут больше, чем об Эсхиле, Софокле и Еврипиде, вместе взятых, — и все-таки мы требуем объяснения!»

И Розалинда отвечает. Собственно говоря, она так-таки ничего и не объясняет. Она просто требует, чтобы зрители наградили рукоплесканиями совершенно новый жанр, пьесу, весь смысл которой — в упоении жизнью.

В жалком театрике близ Елисейских полей крохотный оркестр сыграл, а маленькая труппа (из пяти актеров) спела нехитрое обращение к зрителю: «Входите, дамы и господа!» И родилось искусство, которое уже никто, никогда, никак не вычеркнет из жизни. Как не вычеркнется из собрания сочинений английского драматурга, казалось бы, лишенная смысла пьеса о Розалинде.

Поистине любопытно знакомиться с попытками весьма почтенных шекспиристов придать хоть какое-нибудь оправдание этому преступному произведению. Они выискивают в нем фразы сатирического порядка, направленные против безмозглых правителей и нарождающейся буржуазии. Они изо всех сил отыскивали народные корни пьесы, намекая на ее родство с легендами о замечательном Робине Гуде. Больше всего сбивает их с толку одна из фигур пьесы, Жак-меланхолик. Пытаются счесть его братом самого Гамлета, выясняют положительный это тип или отрицательный. Ну, как их не пожалеть?!

И в этой книге слишком часто доказывается, что оперетта — демократична, мудра, отражает жизнь. Конечно же, отражает. Не может не отражать. И в этом — смысл оперетты. Но не только в этом. Рискнем сказать больше: особенный смысл у оперетты. Как и у пьесы (упаси бог, сравнивать!) о Розалинде.

Лучшая комедия из лучших. Перл! А ведь никакой архитектоники, все вдруг. Не добропорядочный (с тремя единствами) театр, а какой-то цирк, мюзик-холл. Часто, очень часто смысл — в непререкаемой бессмыслице (неведомо каким образом очутившийся в Арденнском лесу… лев!). Только канатоходцев и трансформаций не хватает.

Нелепица, чушь — а комедия-то лучшая. И существует в этом, ну, если не безумии, то в зауми — система!

А что делать оперетте? Как ей оправдать бессмысленное свое внезапное появление (1858), немыслимое существование (сто тридцать лет!), взлеты ввысь и хлопы наземь?!

Да никак! Взяться актерам за руки, выйти на авансцену и, улыбаясь зрителям, спеть: «Частица черта в нас…»

Она не остается на просцениуме «Глобуса», она сходит, героиня Шекспира, в зал, к улыбающимся зрителям, выходит на площадь, к реке, идет по улочкам и проселочным дорогам, через рубежи и века, прихватывая по пути таких же, готовых пуститься в пляс, взлететь на крыльях подруг: Виолу, Диану, Дорину, Розину, Лизу из дворни Фамусовых, Поликсену — а может быть, и других, шагающих вместе, чуть отступя: Периколу, Денизу, другую Розалинду, Ганну, Сильву, Пепиту, Элизу Дулиттл…

Счастливый путь, оперетта!

Хотелось бы принести живейшую благодарность всем, кто помог в работе над книгой; назову только некоторых: Иен Кристи и Ричард Тейлор (Великобритания), Теодор ван-Хаутен (Нидерланды), Эдит Вэшер (ГДР), В. С. Михайлов и в особенности Μ. Μ. Бурцев, без которого вообще не было бы этой книги. Хотелось бы также попросить простить неточности и ошибки, неизбежные в работе о столь изобилующем мифами жанре.

Издательство выражает благодарность сотрудникам Государственной центральной театральной библиотеки, Центрального театрального музея имени А. А. Бахрушина, Музея МХАТ имени А. Μ. Горького, библиотеки ВТО, фототеки ВТО за помощь