Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

Протея (просьба учесть, величайшего искусника в изменении своей внешности). Именно куклу вновь обрел Менелай, повез на корабле в Спарту, но у берегов Египта корабль попал в бурю. Спасшись от гибели, Менелай с куклой спешит в храм — возблагодарить богов. Навстречу выходит подлинная Елена, кукла превращается в пыль. Честь спартанской царицы восстановлена.

Этим метаморфозы Елены не заканчиваются. Совершенно непонятно, каким образом прекрасная Елена с появлением христианства попадает в число почитаемых святых. В своем начале новая религия была не столь ясной, как пять-шесть веков спустя, существовали всевозможные секты и группировки, не чуравшиеся языческого пристрастия к магии, к различным таинствам; Елена стала предметом нового культа. В средние века народные легенды сблизили ее имя с именем другого, причастного к миру волшебства персонажа — доктора Фауста. Именно поэтому Елена уже в XIX веке нашла новое воплощение в великой поэме Гете.

Знал ли обо всем этом Людовик Галеви? Несомненно знал. Знал и Оффенбах многие оперы XVII и XVIII веков, посвященные истории спартанской царицы. Любопытно, что во время работы он в одном из писем к либреттистам спрашивал, не сделать ли Гомера военным корреспондентом. Это показывает, что вначале речь шла о пародии именно на «Илиаду». Галеви и Мельяк предпочли историю адюльтера и были правы.

Излагая обстоятельства появления первых оперетт Оффенбаха, мы сознательно отодвигаем подобный рассказ о людях, чьи имена неразрывно связаны с рождением жанра, — прежде всего о композиторе, а затем о входивших во всем известную троицу либреттистах — Галеви и Мельяке. Точно так же отложим и рассказ об актрисе, чье имя, начиная с «Прекрасной Елены», тесно сочетается с тремя именами авторов.

В 1864 году Гортензия Шнейдер поссорилась с директором театра «Пале-Рояль», где царила, и, так как это совпало с ссорой с очередным богатым покровителем, решила продать особняк, мебель, бросить навсегда театр и уехать на родину, в Бордо. В этот момент Галеви, Мельяк и Оффенбах, написавший, как он сам понимал, блестящую партитуру новой оперетты, решают, что только Шнейдер в состоянии исполнить роль царицы Спарты.

Подлинная история оперетты невозможна без мифов. Позволительно уделить абзац происшествию, имеющему свои мифические детали. Захватив клавир «Елены», Оффенбах и Галеви явились к Шнейдер в тот момент, когда вывозились последние кресла и шифоньеры, в опустевших комнатах роскошного особняка сиротливо торчал только рояль. Актриса надевала перчатки, собираясь спуститься из зала к выходу, к ожидающей ее карете. Обращение Оффенбаха и Галеви она встретила как оскорбление. «Ни минуты больше в этом проклятом городе, никаких спектаклей, все кончено!» Узнав, что премьеру предполагается показать именно в «Пале-Рояль», более приспособленном для помпезной постановки, Шнейдер пришла в совершенную ярость — на язык она была весьма несдержанна. Понимая, что все пропало, Галеви шепнул Оффенбаху: «Жак, играй!» Композитор бросился к роялю, положил клавир и, присев на корточки (стульев уже не было), стал играть.

И здесь мифы расходятся: по одним сведениям, Шнейдер, снова чертыхаясь, все-таки не удержалась, села на чемодан и стала слушать. Другая версия эффектнее, хотя вряд ли соответствует действительности. Шнейдер пошла к выходу, стала спускаться по лестнице, сперва быстро, потом все медленнее. Оффенбах громко пел знаменитое «Обращение к Венере». На последней ступеньке Шнейдер задержалась, прислушиваясь, затем стала подыматься вверх, вошла в зал, подошла к роялю и, глядя в ноты, громко запела второй куплет «Обращения». Пробегавшая камеристка спросила: «Шкатулку с драгоценностями к вам в карету, мадемуазель?» «К черту! — рявкнула Шнейдер. — Все обратно! Я остаюсь».

Такого прекрасного конца сцены наверняка не было. Шнейдер категорически отказалась играть и уехала в Бордо. Но на следующий день Оффенбах и директор «Варьете» Куаньяр получили от нее депешу; она соглашалась на роль, ставя условием получение неслыханного гонорара — две тысячи франков в месяц. Пришлось согласиться.

Она стоила больше, чем две тысячи франков, хотя работа с нею была мучением для всех участников спектакля. Шнейдер ежедневно скандалила, особенно когда увидела, что в роли Ореста может иметь успех несомненно талантливая актриса Сили. Завязались баталии, Оффенбах усмирял обеих соперниц самоотверженно, с огромным напряжением.

И вновь повторилась история с премьерой «Орфея в аду». На генеральной репетиции оперетта имела весьма посредственный успех. Конечно, нельзя было не оценить великолепную музыку, замечательную игру Шнейдер, прекрасное исполнение Сили роли Ореста и актером Дюпюи роли Париса. И все-таки триумфа не было. Присяжные критики, в том числе все тот же Жанен, вновь обвинили театр в кощунстве, предсказывали провал назначенной на следующий день премьеры. Авторы работали весь день и ночь, делая купюры, вставляя новые остроты. Оффенбах внял просьбам пришедшего в отчаяние от неуспеха выходных куплетов Дюпюи и тут же сочинил новую мелодию, ставшую всемирно известной.

Справедливость не могла не восторжествовать. С каждым спектаклем «Елены» температура в зрительном зале подымалась, и внезапно парижане прозрели: перед ними было произведение не равное «Орфею в аду», а во многом превосходящее его по всем компонентам — по музыке, в которой каждая мелодия была шедевром, по драматургии, по игре актеров.

Теперь уже все стало на места. Изображение богов или супружеской пары в «Орфее» было не сатирическим, а, если можно так назвать, «сниженным». Боги оставались богами, даже отплясывая канкан. В «Елене» налицо была сатира, уже не снижение кумиров древности, а форменное издевательство. Герой эпоса Ахилл оказывался трусом. Забияки Аяксы — всего лишь забияками. Жрец богов Калхас — первостепенным плутом и лицемером. Орест, легендарный мститель за отца Орест, — типичным парижским шалопаем с моноклем в глазу, тем, что в Париже называлось разными именами: «пшют», «бульвардье», «растакуэр», «кокодесс». Кощунственнее всего авторы обошлись с Менелаем. В тень отошли все прославленные образы обманутых мужей: персонажи Боккаччо, Жорж Данден, герои пьес Уичерли и Конгрива. Отныне самым знаменитым рогоносцем стал Менелай.

Но дело не ограничивалось «разоблачением» показного героизма. Речь шла о таких высоких понятиях, как честь, добродетель, о терминах, фигурировавших в любом обращении правительства к народу. Якобы по воле богов честь растаптывалась и осмеивалась. В ставших знаменитыми куплетах Елена упрекала Венеру в том, что той нравится, когда добродетель «рушится в пропасть» (в русском переводе: «летит кувырком»).

Представшая перед зрителем Эллада была всеми понята как современное ему общество Второй империи; идеал его выразил Парис: всему серьезному на свете предпочесть веселье.

Веселье это не было подобно наивной игривости комической оперы или водевиля. В центре спектакля была Елена, женщина в полном смысле этого слова, смысле отнюдь не простом. Триумф спектакля возник благодаря тому, что главную роль исполняла необыкновенная актриса, прямая наследница Елены, Гортензия Шнейдер. Но в основе победы был образ,