Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

она их клеймит, отрицает. При желании можно усмотреть сатирические нотки в творчестве таких незаурядных драматургов, как Скриб («Стакан воды», «Товарищество»), Лабиш («Путешествие господина Перритона»), Ожье («Сын Жибуайэ»), и тем не менее сатириками этих авторов не назовешь.

Оффенбаха уподобляли Аристофану, Вольтеру, Гейне, Бомарше; этим самым утверждали его право называться сатириком не только Михайловский и Ницше. Сегодня, спустя век, это стало неоспоримым. Именно поэтому следует остановиться и поразмыслить.

Одна из самых значительных черт сатиры — отказ изображаемому обществу в праве на существование. Сатирик не призывает отказаться от какой-либо порочной стороны общественной жизни или человеческой деятельности; он отрицает всю общественную систему. Поэтому так трудно счесть сатириком великого комического писателя Чарлза Диккенса; вряд ли возможно найти более убийственный для современного ему английского общества роман, чем «Холодный дом»; и все-таки, бичуя определенные явления в Британии, Диккенс склонен к патетическому, сочувственному отношению к окружающему. Всякая попытка «отрицать» общество, дошедшее до крушения больших надежд, кажется ему преступной; об этом — «Повесть о двух городах».

Можно было бы сказать, что сатирик ненавидит мир, о котором пишет. Так Джонатан Свифт ненавидел буржуазную Англию с ее вековым преклонением перед принципом монархии.

Но Гоголь и вовсе не питал ненависти к строю, к системе жизни, о которой написал потрясающие произведения. Аристофан ненавидел не афинскую демократию или спартанскую олигархию, он просто терпеть не мог людей, думающих иначе, чем он. А в то же время Ювенал громил античный мир как таковой. Вольтер разоблачает и королей, и мерзейших филистеров, и обывателей, о церкви он говорил: «Раздавите гадину!» И Щедрин пригвоздил к столбу мир, который был бесчеловечен, чужд живому.

Ненавидел ли Оффенбах общество, которое изобразил в своих произведениях? На этот вопрос, скорее всего, надо было бы ответить одним словом: «Нет».

Время, в котором созданы лучшие произведения композитора, принято называть «эпохой Второй империи во Франции». Это продолжалось два десятилетия; не слишком долгий срок, но оказавшийся значительным в истории Европы XIX века.

Принято считать, что Карл Маркс в своем бессмертном памфлете «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» дал этому периоду однозначное определение — «фарс». На деле Маркс цитирует Гегеля только для того, чтобы показать наличие несомненных фарсовых элементов в деяниях Наполеона III. Но годы эти заполнены и трагическими событиями: людей во множестве заточали в тюрьмы, ссылали в Кайенну. Молодежь погибала неизвестно почему (конечно же, известно) на набережной Севастополя, в Азии, в Италии, в Мексике, наконец, под Седаном. Если это фарс, то правление Луи-Филиппа легко было бы окрестить термином «водевиль», но ведь именно об этих годах написан один из самых драматических романов «Отверженные».

Все дело в том, что следует очень осторожно обращаться с социальными характеристиками.

Несомненно, эра Великой буржуазной революции во Франции является одной из самых значительных, самых волнующих потомство. Но длилась эта эра меньше пяти лет. В эти четыре с половиной года возвысились и пленили поколения фигуры Робеспьера, Дантона, Марата, Гоша, Бабефа. Но ведь именно в этой среде в эти дни появились, определили будущее такие презренные люди, как Баррас, Фуше, чудовищно нажившиеся откупщики.

Общество Второй империи также было неоднозначно. Иначе и быть не могло; в каждом отрезке времени соседствуют фигуры зловещие — и вещие. Достаточно назвать только одного писателя, чье творчество началось и получило мировую известность именно в годы правления Наполеона III. Великий фантаст Жюль Верн начал писать многие, еще не характерные для него произведения (в том числе либретто для оперетт) еще в начале 50-х годов. К началу 60-х относится рождение нового литературного жанра, появление первого научно-фантастического романа, почти совпавшее по срокам с рождением жанра оперетты. Именно о Жюле Верне стоит упомянуть: по его романам «С земли на луну» и «Доктор Окс» Оффенбах создал две оперетты.

Стало шаблонным изображать общество, посещавшее «Буфф Паризьен», общество, дававшее материал для шедевров композитора, олицетворением порока и лихорадочного веселья. В обстоятельной книге об Оффенбахе немецкий исследователь Зигфрид Кракауэр целые главы посвящает куртизанкам, продажным журналистам, спекулянтам, развращенным придворным. Нет сомнения, именно в 50-е и 60-е годы явственно обозначилось засилье в парижском обществе подобных персонажей. Недаром, характеризуя клику врагов Коммуны в майские дни 1871 года, Карл Маркс именно о таких людях пишет: «Париж Тьера не был действительным Парижем „подлой черни“, он был призрачным Парижем, Парижем francs-fileurs, Парижем бульварных завсегдатаев обоего пола, богатым, капиталистическим, позолоченным, тунеядствующим Парижем; тем Парижем, который со своими лакеями, жуликами, литературной богемой, кокотками наполнял теперь Версаль, Сен-Дени, Рюэй и Сен-Жермен, который считал гражданскую войну только приятным развлечением, который в подзорную трубу любовался происходившей битвой, вел счет пушечным выстрелам и клялся честью своей и своих публичных женщин, что спектакль здесь поставлен гораздо лучше, чем в театре „Порт-Сен-Мартен“. Ведь убитые действительно были мертвы, крики раненых не были поддельны, и, кроме того, драма, происходившая перед ними, была всемирно-исторической драмой».[4]

Но эти лакеи, жулики, кокотки не только остались на поверхности в дни разгрома Второй империи. Они продолжали существовать, определять французское общество и в годы, последовавшие за империей, годы Третьей республики.

Последняя четверть XIX века во Франции почти ничем не отличалась от времени создания «Прекрасной Елены». У власти остались — без прикрытия императорской короной — те же крупные буржуа и политики, в салонах задавали тон те же куртизанки и завсегдатаи бульваров, скандалы самого беспримерного характера следовали один за другим: аферы зятя президента Греви, смерть другого президента, Феликса Фора, в постели известной дамы полусвета, чисто опереточная попытка переворота генерала Буланже и, в завершение всего, в конце века «дело Дрейфуса».

Процесс капитана Дрейфуса невозможно счесть опереточным, слишком много было в нем драматизма и жертв, однако несомненно опереточной была фигура главного персонажа «дела», подлинного шпиона и проходимца майора Эстергази.

Люди-то были те же. Это лишний раз показывает, что в шедеврах 60-х годов сатира была налицо. И все-таки особого рода сатира, заставляющая даже усомниться: сатира ли это? Невозможен термин «беззлобная сатира», но в каком-то плане термин этот к опереттам театра «Буфф Паризьен» применим.

Жак Оффенбах, Анри Мельяк и Людовик Галеви (не забудем и Гектора Кремье) были плотью от плоти среды, в которой жили. Среду эту они не наблюдали извне, стоя сбоку, они находились в самом ее центре. С раболепными придворными, скандально известными дамами, беспринципными журналистами, буффонными генералами они общались почти ежедневно. Покровителем «Буфф» был министр, ближайший друг императора, герцог Морни, негласным акционером — реакционный газетчик Вильмессан, актрисами театра — не скрывавшие своей продажности женщины, в том числе и знаменитая Шнейдер. Со всеми этими