Наследие Иверийской династии. Господин Демиург - Нина Малкина

– Оставим же его в покое, – говорю я самому себе и сразу после обращаюсь к тимберийке: – Откуда вы знаете, что я люблю музыку?

– Это Фодерран, – пожимает она плечами. – Улица Фодеррана знает твой желания задолго до того, как ты их фозжелаешь. Улица Фодеррана приспособлена, чтобы удофлетворить тебя фсякий раз. Если музыка появилась, значит, ты её захотеть. Таков уж океан в порте.

– Порт в океане, – поправляю я и достаю из расшитого кошеля тимберийский джорк, намереваясь купить информацию. – Когда отходит дирижабль?

Информация – самая ценная валюта на любом поприще, будь то политика, экономика или даже обычный вокзал. Это самый первый, хоть и не единственный товар, за которым я приехал.

– После пятого гудка фоздушное судно возфращается домой, – выученно улыбается женщина. – В Тимберию! Ах, дом! – она закатывает глаза, но быстро вспоминает, что может поиметь с меня неплохой заработок. – Спрашифайте у носитель, какой был гудок.

– Третий! – вспоминаю я, неожиданно открыв для себя смысл недавней радости. – Благодарю вас, леди.

Бросив ещё несколько монет на прилавок, я тут же срываюсь с места.

Конечно, я тороплюсь на дирижабль! Словно подгоняемый желанием развернуть драгоценный подарок ко Дню Династии. Мне так хочется познать особое чувство полёта, чтобы сойти на землю в ином мире. Тимберия… Загадочная страна совсем иной культуры. Залог моего будущего успеха.

Я уже почти бегу к колесу аэростата; мимо проносятся каменные пристройки баров и лавочек, по стенам и балкам взбираются плесень и ржавчина. Зовут на разных языках голоса, звенит золото и бьётся посуда. Плещется под ногами океан. Пароходные механики спорят с марсовыми матросами, дымятся папиросы, женщины призывно улыбаются, манят в тень узких проходов.

Стязатели едва поспевают за мной, один даже окликает, как вдруг… Я резко останавливаюсь в изумлении. Та музыка, что принадлежала таинственному Бом Бону, слышна вновь. Вот она замолкает, и на смену ей приходит пение замечательного тенора.

Меня поражает молнией. Время как будто останавливается, и я даже на миг озираюсь – не вернулась ли вновь величайшая из магий?

Но нет… то моё странное впечатление. Стоя у игорного дома, в окружении продавцов лауданума, баторских благовоний и сладострастных изображений, вопреки всему этому окружению, я ощущаю удивительную сердечность и ровный ритм момента, как будто оказываюсь дома. Биение сердца, пульс моего внимания – всё подчиняет себе голос артиста.

Растеряв всякую торопливость, я иду на этот голос. С новой, удивительной грацией и гибкостью, как змей, скольжу сквозь толпу навстречу мелодии. Мотив не знаком, но текст ввергает в замешательство. Ведь эти слова… мои. Два года назад, увлёкшись поэзией, я отдал дань Нарцине и написал весьма вольную песнь о путешествии грешника в сады Девейны. Эти строки были тайно переданы в столичную типографию. Авантюра не возымела успех – так мне сказали. Ещё тогда я подозревал, что матушка бережёт мою репутацию, поэтому воспрепятствовала распространению сомнительной истории. Поэтому в Квертинде её никто не слышал. И каково же теперь моё изумление, когда я узнаю эти строки здесь, в Фодерране, в исполнении таинственного Бом Бона.

Нет, не просто узнаю. Я слышу самое лучшее исполнение, которое могу себе вообразить. И в нём звучит не только насмешка над добродетелью, но нечто более глубокое, проникновенное, весомое. Песнь будто зовёт меня домой – окунуть руки в Лангсордье, пройтись по кружевным мостам столицы, вдохнуть запах амбры у святилищ.

Мягкий, серебристый голос поёт мне о радости и боли несчастного мученика, об избавлении и новом начале.

– Ваше в… – начинает стязатель, но осекается, когда я резко вскидываю руку.

Молчите. Молчите, вечные надзиратели! Сейчас не время для ваших забот.

Я иду, заворожённый, взволнованный.

Наконец я вижу артиста. Теперь он больше не поёт, а снова играет.

О, это не арфист Иверийского замка и не бродячий менестрель из захолустной таверны!

Скрипач. Огонь бездны Толмунда и страсть Нарцины взлетают к небесам. Всё, что я люблю в Квертинде, запечатлено в нём: решимость, жажда движения, кровавые ритуалы и священные клятвы. Искусство в своём высочайшем воплощении. Истинное наслаждение для ума и чувств.

И этот взгляд… Он безошибочно находит меня глазами в окружившей его толпе. Скрипач видит, как я заинтересован, и теперь играет только для меня. Мы безмолвно ведём этот диалог. Он задаёт вопрос музыкой, смычком, и я отвечаю ему – движением ресниц, полуулыбкой… Коротким шагом ближе. Ещё ближе.

Мелодия больше не жалит языками пламени. Она плачет, красиво, высоко и певуче, словно это и не инструмент вовсе, а женщина – самая прекрасная из всех и несчастная.

Я влюблён в эту женщину. Как я желаю, чтобы она существовала!

Всё исчезает, остаёмся только я, музыка и взгляд скрипача, пронизывающий меня насквозь. Многих усилий мне стоит стряхнуть оцепенение и подойти ближе, чтобы бросить лирн в мятый цилиндр.

– Смею предположить, что вы из Квертинда, – начинаю я разговор издалека.

Мне едва хватает такта, чтобы не завалить скрипача вопросами при всех. Откуда у вас эти строки? Что за идиотский псевдоним? Как вы здесь оказались? Увы, по внешнему виду артиста невозможно ничего определить: он из тех неброских, неприметных людей, на которых никогда не задерживается взгляд. Грязно-серый плащ до пят, стоптанные сапоги, аккуратно завязанная на груди сорочка.

– Так и есть, господин, – покорно кланяется скрипач.

Он не спешит поддерживать беседу, кивком благодарит ещё одного благодарного слушателя.

– Отчего же вы не выступаете на площади Лангсорда или в питейных домах Батора? – не сдаюсь я. – Разве с вашим талантом вы не востребованы на родине? Я слышал ваши строки. Они чудесны.

– Вы находите? – его брови взлетают вверх. – Это и правда лучшее из ныне написанных произведений. Только гений способен за иронией скрыть глубочайшую боль и драму. Но строки, увы, не мои. Боюсь, история их обретения утомит вас, потому как она слишком длинная. И отчасти трагичная, как и все величайшие истории Квертинда.

Я задумываюсь, постукивая пальцем по подбородку. Как бы мне хотелось услышать, каким образом этот человек обнаружил моё собственное творение! Должно быть, это и правда увлекательно… Нужно непременно разыскать этого артиста по возвращении.

– Как глубоко и точно вы поняли автора, как много увидели в притворной смешливости, – одобряю я. – Только человек большой души и незаурядного ума способен на такое. Вы талантливы. Позвольте мне… – я запинаюсь, – использовать свои связи, чтобы похлопотать о вашем устройстве в Королевский оркестр. – И тут же, вспомнив о безопасности, оправдываюсь: –