Наследие Иверийской династии. Господин Демиург - Нина Малкина

– Заманчиво, – отвечает мой собеседник. – Но я не собираюсь возвращаться в Квертинд. В последнее время испытываю там чувство непроходящей скуки. Мне скучно. И скучно. И скучно. А это вредит творчеству. Знаете, я люблю своё королевство, но чувствую себя там человеком другой эпохи. Слишком вязну в традициях, медленном темпе, обязательствах. Мне не по душе культ достижений Краснолунного королевства. Люди у нас не умеют наслаждаться жизнью, самим её процессом, а только результатами. Никто не ценит искусство так, как мне хотелось бы.

– Понимаю, – торопливо киваю я. – Артисту необходимы свежие впечатления и свобода мысли. И одобрение публики, конечно же. Но вы могли бы найти себе занятие по душе. Не зависящее от одобрения.

– Например? – удивляется бард.

– Я не знаю, – смеюсь я. – Честно признаться, я сказал это, чтобы поддержать беседу.

Скрипач не разделяет мой смех. Он смотрит серьёзно и ждёт. Неловкость, которую я при этом испытываю, мне в новинку – я не привык искать темы для диалогов. Иверийскому принцу и тем более королю нет необходимости развлекать кого-то разговором. Обычно этим заботятся собеседники.

– Например, – я складываю ладони перед собой, – разводить бабочек.

– Бабочек? – прищуривается музыкант.

– Да, – охотно беру я слово. – Согласитесь, ведь их короткая жизнь и слишком быстрая смерть придают особой прелести. Лучшая символика для любого вечного вопроса – жизни и смерти, красоты и уродства, перерождения. Напрасности существования и его же смысла.

– Как в тех строках, что я сейчас пел.

– Как в них! – радуюсь я. – Вы отлично понимаете поэзию.

– Увы, в Фодерране это весьма сомнительное достижение, – он кидает взгляд на торговцев и нарядных женщин, столпившихся на озарённых ступенях. – Здесь предпочитают куда менее изысканные наслаждения. В Тимберии, говорят, всё иначе, – он делает паузу, чтобы я осознал двусмысленность фразы. – Я мечтаю туда попасть. Но мне не хватает сбережений на то, чтобы оплатить полёт на дирижабле. Поэзия – плохой товар для продажи. Даже такая…

Его очевидная похвала тонет в раскате гудка дирижабля, что вновь сотрясает Фодерран. Мы оба задираем головы к платформе колеса аэростата. Отсюда видно, что там толпятся люди. «Четвёртый!» – раздаётся отовсюду. «Четвёртый», – одними губами повторяю я. Нужно торопиться.

– Послушайте… – приходит мне в голову отчаянная идея. – Я куплю у вас этот товар за стоимость билета. Куплю поэзию. Если вы пообещаете стать моим спутником в путешествии. Говорят, в дороге нам придётся провести не меньше пяти дней, а дирижабль – всё же корабль, хоть и воздушный. Насладимся путешествием вместе. Вы расскажете мне свою историю. Я, быть может, открою в ней новые грани.

Глаза скрипача вспыхивают, что доставляет мне огромное удовольствие.

– Право, не знаю, можно ли довериться случайному прохожему… – пытается отказаться он.

– Бросьте! – хлопаю я его по плечу, волнуясь о том, что эта вольность может быть неверно расценена. – Вы сказитель, и считайте, что я нанимаю вас на пять дней. Квертиндцы должны поддерживать друг друга вдали от дома.

Повисает неловкая пауза, длинная и мучительная, в которой я чувствую себя обречённым на провал просителем.

– Сдаюсь на милость счастливой случайности, – наконец улыбается скрипач.

Впервые за весь наш разговор! И эта улыбка отогревает мне сердце.

– Тогда поторопимся, – приглашающе машу я рукой, сдерживая радостный возглас.

Победа!

Крохотная, первая, робкая победа, пусть и совсем не имеющая отношения к делам государственной важности.

Несколько коротких минут, пока мы идём к колесу аэростата, пролетают в увлечённой беседе об устройстве Фодеррана. И вот мы у подножья гиганта магии механизмов. Кабинки останавливаются у платформы, раскрывая двери для пассажиров. Напуганные и вдохновлённые люди входят, осторожно трогают поручни, мягкие сидения, окна. Их крайнее возбуждение передаётся всем ожидающим. Я покорно жду своей очереди. Это легко. Меня немного тревожит то, что я не ощущаю головокружительного подъёма от предстоящего путешествия – гораздо больше меня интересует мой новый друг. Рядом с ним я ничего не замечаю вокруг и едва не забываю об охране. Но в самый неудачный момент они напоминают о себе: перед тем как скрипач заходит в кабину колеса аэростата, ему преграждают путь. Стязатель выразительно смотрит на меня, а затем без всяких предисловий обращается к Бом Бону:

– Мы должны вас обыскать.

– Простите? – недоумевает мой новый спутник.

– О, – тут же вмешиваюсь я, – извините за эту необходимость. Видите ли, я имею некоторые недостатки… Я знатен и богат, – и смеюсь, чтобы скрыть неловкость момента. – Поэтому берегусь от шантажа и угроз. Но если вы посчитаете эту процедуру оскорбительной…

– Ну что вы, – перебивает музыкант. – Давайте успокоим ваших сопровождающих. Пусть обыскивают.

Он с готовностью раскидывает руки. Я отворачиваюсь, отчего-то стыдясь наблюдать за процессом. Только успеваю заметить, что музыканта лишили его инструмента – теперь расписанный жёлтыми арфами футляр крепко прижимает к себе целительница. Должно быть, орудие творчества посчитали за возможную угрозу. Пускай! Всё равно мы все вместе взойдём на дирижабль и скрипка будет при нас. Не найдя себе применения, я наблюдаю, как колесо аэростата приходит в движение, и приказываю охране подниматься в следующей за нами кабине. Быть может, временное избавление от сопровождающих Бом Бон примет за извинения.

Наконец процедура обыска завершена. К платформе подъезжает наш временный транспорт, и местные служащие в форменных котелках приглашают ко входу. Принимают оплату. Разумеется, я не выдаю своего крайнего замешательства, когда сажусь на обитое кожей сидение. Бом Бон садится напротив. У входа спорят двое стязателей из моей охраны, но замолкают, как только двери закрываются.

Мы остаёмся наедине. Но не как король и верноподданный, а как поэт и исполнитель его баллад. Как добрые спутники в грядущем путешествии.

Кабинка трогается и начинает медленно ползти вверх.

– Что ж, – потирает ладони Бом Бон, и я впервые обращаю внимание на его руки – ухоженные руки музыканта, с длинными пальцами, не привыкшие к тяжёлой работе. – Мы с вами здесь, замкнуты друг с другом и разоблачены. Самое время представиться.

– Не слишком ли рано? – иронично ухмыляюсь я. – Вы не дали мне как следует насладиться ролью загадочного благодетеля.

Бом Бон не улыбается. Заметно, что он озадачен полётом. Наша алая комнатушка дрожит и покачивается на ветру, вызывая особый трепет. Это сложное чувство – и радость, и страх, и биение сердца в горле, мешает доброй беседе.

– Вы правы, представление сейчас совсем не обязательно, – наконец говорит Бом Бон. – Я пытался коротко узнать вас, поскольку думал, что буду волноваться и