Високосный год - Манук Яхшибекович Мнацаканян

— Вон отсюда! Вон сейчас же! Сию минуту вон из моего дома!..

В конце декабря осевшая под тяжестью снега крыша дровяника Аник провалилась, и в тот же день из дровяника утащили потолочную балку. Потом, спустя несколько дней, выломали каждую вторую ступень деревянной лестницы и унесли. Соседи собрались, порассуждали и решили, что вор, должно быть, кто-то из жильцов второго этажа, иначе он выломал бы не каждую вторую ступень, а все подряд. Решили также, что вор бездетный, поскольку «по такой лестнице дети не могли бы спускаться». На втором этаже один только Ншан не имел детей, но он был на фронте. «Кто же тогда вор?» Несмотря на то что Азрик жил не на втором, а на первом этаже, все соседи, кроме Искуи, назвали милиционеру Азрика. И на следующий день милиционер постучался в дверь Петроса.

— Чего тебе? — приоткрыв дверь, спросил Азрик.

— Ничего… — Милиционер вошел в комнату, заглянул в печку, под тахту и, не обнаружив ничего подозрительного, сказал: — Надо и внизу посмотреть.

В подполье он спустился, пощелкивая в темноте карманным фонарем, затем поднялся, отряхнул шинель, объявил:

— У них дров на три зимы.

С тех пор как Искуи выставила Петроса из дому, она с ним не здоровалась. Каждое утро в очереди за хлебом он видел закутавшуюся в шаль, ежившуюся от холода Искуи, по Искуи делала вид, что его не замечает. «Замерзла вся, подыхает, одежда-то на ней — дрянь, а все равно нос воротит…» И когда за несколько дней до Нового года Искуи, опустив глаза, кивнула ему головой, он понял, что она сдалась, примирилась… День был воскресный, с окаменевшим от мороза куском хлеба за пазухой Петрос шел домой. Мерзлый снег потрескивал, взрывался под его сапогами. В утренней полумгле кое-где еще виднелись бледные звезды.

— Ночь была холодная, — глядя в небо, вслух подумал старик, — потому и поздоровалась Искуи. Горе тому, у кого в такую стужу печь не топится… Ведь это ты, Искуи, балку своровала, ведь это ты выломала ступеньки лестницы. А люди этого не знают, но я знаю, своими глазами видел…

В ту холодную ночь Искуи и Маник почти не спали. Еще вечером мать с дочерьми сдвинули две кровати, залезли все под свои одеяла и прижались, подрагивая, друг к дружке. Младшая дочь, лежавшая между Маник и матерью, все время кашляла и ворочалась. Прежде чем лечь в постель, Искуи растопила козье сало, натерла младшей спину, заложила ей за рубашку бумагу, и сейчас при каждом движении больной бумага шелестела.

— Горит, — коснувшись руки сестренки, прошептала в темноте Маник.

Мать не отозвалась. Она думала о словах Забел. В типографии Забел сказала: «Старшую и младшую оставь дома, остальных отдай в приют, не то погибнут…»

— Ма, пойдем попросим у дяди Петроса дров, — шепотом сказала Маник.

Искуи промолчала.

— В долг попросим, — добавила Маник.

— Какой он, этот Азрик? — после долгого молчания спросила вдруг мать.

— Обыкновенный. В школу больше не ходит.

— Хулиганит, значит?

— Нет, работает, на грузовике ездит. Видела, как он одевается? Хвастун…

— Нам с тобой поговорить надо, — тихо сказала Искуи.

Послышалось прерывистое хриплое дыхание больной.

«Начну так: за тебя сватаются… Нет, лучше так: знаешь, нам трудно, вот мы украли балку, потом ступеньки украли… Что дальше делать будем? Забел говорит: оставь Маник и младшую при себе, а остальных… — Искуи поморщилась. — Нет, начну так: ты уже взрослая…»

— Говори… — поторопила Маник.

Искуи еще немного подождала, потом вздохнула и выпалила:

— Одним словом, тебя сватать пришли.

Она протянула руку, нашла руку дочери, сжала ее. Потом они долго молчали. Рука Маник слабо теплилась в материнской ладони. Наконец Маник спросила:

— Я уже взрослая?

Искуи глотнула подступивший к горлу ком, ответила:

— Значит, взрослая. Петрос приходил, хочет, чтобы я выдала тебя за Азрика.

— Ну! — удивилась Маник.

— Нравится тебе Азрик?

— Не знаю. Об этом не думала.

— Петрос говорит, что он мне поможет, сестер твоих оденет, обует… Слышишь?

— Слышу.

— Подумай прежде… Петрос говорит, что твою хлебную карточку нам оставит… А я думаю — пусть будет так, как ты сама решишь.

Маник долго молчала. За окном ветер раскачивал печную трубу. Труба неприятно дребезжала.

— А ничего, что без папы?..

— Такое уж у нас положение.

— Я согласна, — по-взрослому сдержанно сказала Маник.

Искуи и Маник долго разговаривали и много поплакали в эту холодную ночь. В эту ночь они стали сестрами.

Когда Петрос вошел в дом, Азрик еще спал. В полутьме светились видневшиеся сквозь дверцу печки неяркие угли. Он положил хлеб на теплую печку, наклонился, взял полено, чтобы кинуть его в печку, и раздумал.

— С ума не сходи! — сам себя приструнил Петрос. — Нечего переводить дрова. Что с того, что у тебя их много?

Петрос положил полено на место, снял пальто, уселся возле печки, задумался. «Искуи согласится, однако, если ты действительно хочешь женить внука, ты должен выполнить свои обещания…»

Ему не сиделось. Он вскочил, заметался по комнате. «В глупое дело ты влип, Петрос!»

С улицы донесся крик сумасшедшей Мариам. От этого крика он пришел в себя.

— Что ты теперь предлагаешь? — обратился Петрос сам к себе, не ответил, спустился в подвал, вернулся с охапкой чурок. Свалив чурки на пол, он неприязненно покосился в сторону Азрика. Тот спал. — Все это ради тебя, щенок… — попрекнул старик внука и вдруг рассердился на Сако: — Все веселился, пировал — смотрите, мол, какой я молодец! А дома у тебя ни поленца…

Из коридора донесся голос Искуи.

Петрос покряхтел, сгреб половину чурок и, прошептав «господи, помоги», вышел в коридор, открыл пинком дверь Искуи:

— Доброе утро.

Искуи была еще в шали, с хлебом в руках. Маник причесывалась, остальные спали.

— Вот вам немного дров, очень уж холодная ночь была…

Искуи не отозвалась, взглянула на Маник, та отвела глаза. Петрос подошел к