Високосный год - Манук Яхшибекович Мнацаканян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На улице, за оконными стеклами с заклеенными бумагой трещинами, кружились крупные хлопья снега.
Все свои обещания Петрос выполнил: купил внуку туфли, справил костюм, правда не шевиотовый. И теперь Азрик, вернувшись после работы домой, умывался, переодевался и потом тихо, чинно прогуливался по своему кварталу. Соседи удивлялись этой перемене и в то же время были уверены, что он не сегодня завтра сорвется: затеет драку, раскокает чье-нибудь стекло, невзирая на зимнюю стужу. Дела у Петроса шли хорошо. По ночам, пользуясь специальным приспособлением, он набивал гильзы, и если Азрик помогал, то за ночь «вырабатывал» 700–800 папирос. Теперь он торговал на привокзальной площади. Здесь было еще многолюднее, и торговля шла бойче.
— Здравствуй, — сказал Петрос.
Искуи не поняла: не то он улыбнулся, не то у него щеки чуть дернулись кверху.
— Здравствуй… — Искуи с опущенными в корыто руками не отводила от Петроса застывших в недоумении глаз.
Петрос прошел вперед, придвинул к себе стул, сел и вытащил из кармана портсигар. Искуи разогнулась, вытерла передником руки. От рук поднимался парок.
— Живем дверь в дверь, — заговорил Петрос, — вот и захотелось наведаться, спросить, как вы тут…
— Вода у меня остывает, — строго сказала Искуи.
— А ты стирай.
Искуи нагнулась над корытом, принялась стирать, бросая в сторону Петроса настороженные взгляды. Старик курил, обводил глазами комнату. «Говорили, что у нее хороший ковер на стене. Не видать его что-то».
— Ковер продала?
— Да. — Искуи на миг остановилась, улыбнулась слабой улыбкой.
— За сколько?
— За три тысячи.
— Дешево продала, ай-яй-яй, — искренне пожалел Петрос.
— Были бы дети живы… — Искуи выжала детскую юбчонку, встряхнула ее и повесила на протянутой от угла до угла комнаты тонкой веревке.
— Приходят письма от Сако?
— Редко.
— Где он сейчас?
— Не пишет.
— И там шофером?
— Да.
Искуи выжала и хотела было встряхнуть какое-то белье, но постеснялась: вынула из корыта еще одну юбку.
— Есть чем печку топить? Говорят, зима нынче лютая будет. — Петрос закинул ногу на ногу, потер колено, бегло взглянул на Искуи.
— Не приведи бог. — Искуи выпрямилась, рукой отерла с лица пот.
— У тебя пять, а ты одна… — нараспев сказал старик. — Будь они постарше, повыходили бы замуж, полегчало бы тебе. Сколько первой-то твоей?
— Семнадцать.
С висевшей на веревке стирки монотонно капала вода, слышался звук ударявшихся в пол капель.
— Не маленькая. Может и замуж выйти, если кто сосватает.
— Выйдет замуж, кто за остальными присматривать будет? — сказала Искуи, подумала и добавила: — Пока Сако на войне, никого я замуж не выдам.
— Такое уж положение у тебя, ничего не поделаешь…
— Забот у меня и без того по горло… — пожаловалась, горестно вздыхая, Искуи.
— Я пришел дочь твою сватать, — подчеркивая каждое слово, сказал Петрос.
Искуи медленно распрямила спину, обтерла мыльные руки фартуком, тихо улыбнулась:
— За кого сватать?
— За Азрика моего.
— Мне не до шуток, — после долгой паузы сказала, нахмурившись, Искуи.
— Я словами не бросаюсь.
— Да и я тоже. Некого мне замуж выдавать.
— Человек я тертый… — Петрос встал. — Послушай, что я тебе скажу.
— Что же ты скажешь?
— Ты Азрика знаешь… А видишь, как он переменился, какой он разумный стал.
— Не нужен мне твой Азрик.
— По сердцу пришлась ему дочка твоя.
— Мало ли что…
— А он говорит, внук-то мой: отдадут ее за меня — хорошо, не отдадут — придется похитить.
— Ишь ты! — покраснела от возмущения Искуи. — Каков сморчок! Не тот нынче год, чтобы девушек похищать.
— Не сморчок он, настоящий мужчина. — Петрос закурил новую папиросу, снова опустился на стул. — А год нынче — сорок второй.
— Думаешь, если мир вверх дном перевернулся, то уж ни суда, ни управы на разорителей нет?
— Похитит — опозорит, а там пускай судят. Тебе-то что за выгода?
— Беззащитная она у меня… — вдруг запричитала Искуи и залилась слезами.
— Почему беззащитная? Слава богу, и ты жива-здорова, и Сако жив-невредим.
— Если Сако узнает…
— Вот и хорошо, если узнает, — подхватил Петрос. — Разве он не обрадуется, когда вернется и увидит, что внук у него растет… Зарзанд?
— Старый ты, не могу тебя из дому выставить. Ты сам уйди!
— Искуи, помяни мое слово: похитит.
— Похитит — поймают, а поймают — по головке не погладят.
— То-то и оно!..
— Говоришь, поумнел твой внук, уговори его от дочки отстать.
— Ничего из этого не выйдет.
— У меня выйдет… — Искуи вытерла фартуком глаза.
— Погоди… — Петрос снова подошел к Искуи, схватил ее за руку. — Давай пораздумаем, может, парень все же умно рассудил.
— Да ведь он и себе-то на хлеб еще не зарабатывает! Как же он жену содержать будет? И потом — ему в армию скоро.
— Почему же он содержать должен? — удивился Петрос. — Ведь я еще живой, и о них позабочусь, и за вами присмотрю.
— Хоть грех так говорить, но сегодня ты живой, а завтра долго жить прикажешь.
— Ничего мне не сделается, я крепкий орешек.
— О чем я, господи? Зачем все это? — вдруг спохватилась Искуи, нагнулась над корытом. — Некого мне замуж выдавать!
— Пять ртов кормить тебе надо.
— Не твоя забота.
— Чем дом отапливать будешь?
— Я вам дочь не отдам! — крикнула Искуи. — И не подумаю!
Младшая дочь вбежала в комнату, протянула матери посиневшие руки. Мать наклонилась, подышала ей на руки.
— Ты с отказом не спеши, — сказал Петрос. — Знай, дам тебе на зиму дров, оставлю тебе хлебную карточку Маник… Родится ребенок — возьмете и его карточку. Ну чего тебе еще?.. — Все это Петрос выговорил, не переводя дыхания.
Искуи медленно подняла голову и вдруг зажала руками уши и испуганно
