Дурная примета - Герберт Нахбар

— Папа, можно мне еще кусочек? — спрашивает Евгений.

Боцман смотрит на сына внимательно и на какое-то мгновение даже строго. Он чувствует, что мальчик хочет воспользоваться «благоприятной погодой».

— Вообще-то говоря, ты уже съел свои два куска… Ну да ладно, ради воскресенья…

— И мне тоже, папа! — говорит Фрида.

Боцман с серьезным выражением лица отрезает каждому по ломтю хлеба.

— На будущий год, — говорит он, — на будущий год у нас хлеба будет вдоволь!

Убирая посуду, Стина продолжает петь, она продолжает петь и на кухне. Дети присаживаются на постель Берты. Боцман идет на кухню. Берта снова становится недоверчивой. «Не может посидеть спокойно, сразу нужно ему бежать на кухню…»

Евгений и Фрида вслед за Стиной повторяют все песни. Своими слабыми голосками они поют, надо сказать, немного пискливо, но не сбиваются и не фальшивят.

Берта слышит, как Боцман смеется на кухне, и забывает обо всем хорошем, что было несколько минут назад. В ней опять одна усталость и ожесточение. Входя в комнату, Боцман продолжает смеяться.

— Сегодня она совсем спятила, — говорит он, подавая Берте чай. — Хочет сегодня пойти в церковь. На рождество, говорит, ей всегда как-то грустно в церкви, а сегодня вот пойду да пойду, скажи какая набожная вдруг стала! — Боцман опять смеется громко и весело. — Ну да это еще ладно, так она чего придумала, нас зовет с ребятами пойти с ней тоже.

Когда Боцман смеется, на его лице отчетливо видна каждая из бесчисленных морщинок. Можно подумать, что все они приобретены смехом. И Берта смеется вместе с ним.

«Он ведь зачем пошел на кухню — просто хотел принести мне чаю», — думает она.

— Ну, а почему же, Вильгельм, и сходил бы раз в церковь с детьми и со Стиной, — говорит Берта. — Если ей так хочется, почему бы вам и не сходить?

Все еще смеясь, Боцман мотает головой.

— Ведь чего придумает!..

Фрида начинает упрашивать тоненьким голоском, Евгений выжидательно и с надеждой смотрит на отца.

— Да я уж сколько лет не был в церкви, и чего я туда пойду — слушать, как пастор наврет с три короба? Не-ет, Берта, из этого ничего не выйдет.

Тогда Берта, прихлебывая чай, говорит:

— Ну, оно и верно, а то в деревне теперь и так разговоров не оберешься.

Деревня есть деревня.

— А мне что, пусть болтают! — говорит Боцман. — Неужто стану их слушать… Захочу и пойду в церковь, кто мне запретит?

И Евгений высказывает свое мнение:

— Верно, папа, давай сходим, пусть они все позлятся.

Так принимается решение. Боцман, задумавшись, машинально гладит мальчика по голове. Стина поет на кухне, ее пение слышно в комнате, и Боцман посмеивается про себя. Подходит время, и все четверо в самом деле отправляются в церковь.

В церкви Вильгельм Штрезов не был с тех пор, как крестили Фриду. Но сегодня он пойдет. Он даже берет санки, дети сядут на них, а Боцман со Стиной потянут — праздник так праздник, давно его не было. Для всех праздник, даже для Берты. Потому что Боцман, прежде чем тронуться в путь, вернулся в дом за рукавицами. Стина и дети на дворе бросались снежками.

— Мне даже самой захотелось пойти с вами, — призналась Берта.

А он подошел к постели и сказал:

— Лучше уж погоди, Берта. Скоро ты поправишься, встанешь на ноги и вот посмотришь, все у нас пойдет на лад. Все наладится, Берта. Вот посмотришь…

*

Со всех сторон движутся к дазековской церкви закутанные фигуры. Спокойно и бесстрастно, с серьезными лицами, идут пожилые мужчины и женщины, смиренно несущие на сутулых плечах груз прожитых лет. Бойкой походкой, распрямив спины, спешат к высокому церковному порталу молодые жены рыбаков. Ханнендорфские батрачки и батраки, которым, как и безземельным крестьянам-бобылям, воскресное посещение церкви вменено в обязанность, уже тянутся мимо домика Линки Таммерт, и сама старая знахарка, сунув под мышку псалтырь, готовится к ним примкнуть. А в это время пономарь Клинк сидит перед органом, перелистывает старую пожелтелую нотную тетрадь, потирает окоченевшие руки, держит пальцы над самым пламенем свечи, потому что в церкви холодно.

Пономарь Клинк успел уже, как каждое воскресенье, вдоволь наволноваться. Только сейчас, всего за несколько минут до службы, явился Вильгельм Крузе, веснушчатый парнишка из выпускного класса, который сегодня должен раздувать мехи. Никак не втолкуешь этим сорванцам, что надо приходить заблаговременно. Дело в том, что зимой педали мехов при первых двадцати — тридцати нажимах отчаянно скрипят, и «органный мальчик» должен потоптаться на них до начала богослужения. Пономарь Клинк знает, что постоянные опоздания «органных мальчиков» имеют свою причину: большинство родителей отнюдь не в восторге от давно заведенного порядка, согласно которому старшие школьники обязаны два-три раза в год топтать тугие педали церковного органа.

«Придется снова рассказать ребятам про орган, какой это прекрасный древний инструмент, — думает Клинк. — Сколько трудов стоит одно лишь изготовление труб, а регистры, педали, воздушный канал — весь механизм! И какой долгий путь усовершенствования прошел орган, прежде чем стал таким, как теперь. Но проклятые сорванцы и слушать об этом ничего не хотят. Все равно что метать бисер перед свиньями… Ах, зачем я над этим голову ломаю, все равно придется им ходить, хотят или не хотят, не могу же я сам и играть и раздувать мехи».

Из кабины позади труб до слуха Клинка отчетливо доносится шум старых педалей, скрип, треск, писк, и все, кто собрался в церкви, тоже это слышат.

«Хорошо, что барона еще нет, — думает Клинк, зябко потирая руки. — При таком шуме начинать невозможно».

Что только не делали Винкельман и Клинк, чтобы устранить посторонние звуки! Приглашали даже органного мастера, он тщательно осмотрел инструмент и даже кое-что исправил, но прошло три воскресенья, и все стало по-старому. «Видно, такое уж дерево»! — решил наконец Винкельман. Ему просто надоело возиться с органом. Ничего другого не оставалось, как примириться с тем, что педали органа при первых двадцати — тридцати нажимах производят страшный шум, и посему «органным мальчикам» надлежит приходить заблаговременно.

«А как выглядел водяной орган — гидравлос?» — задумывается Клинк и тут же решает в дни, оставшиеся до рождественских каникул, все же рассказать в школе об органах, об игре на них, об органах старых и новых.

Он еще раз потирает руки, затем, повернувшись вместе со стулом, смотрит с хоров на головы прихожан. Вот перешагнул порог долговязый Кочерга, держа молитвенник в чуть согнутой руке. И сразу же за ним — Боцман, Стина и Евгений с Фридой.

«Смотри-ка, — удивляется Клинк. — Штрезов в церкви, с чего