Дурная примета - Герберт Нахбар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В самом деле, чего сидишь? Иди-ка ты тоже к двери. Только так. Ну ступай уж, что ли? А то кто-нибудь другой пригласит ее на танец. Ах, ты не хочешь танцевать? Ты даже не убираешь в карман свою трубку. Ты только хочешь подойти и посмотреть, как танцуют другие. Но ты стоишь уже близко к Стине, и, когда кто-то хочет войти в зал, ты подвигаешься еще на полшага ближе, давая дорогу. Большой необходимости в этом не было, он прошел бы и так.
«Вот если бы она сейчас обернулась, чтобы мне увидеть ее лицо», — думаешь ты. Так и дожидайся. Стина и не подумает этого сделать, она наблюдает за танцующими. И тут наконец ты собрался с духом, Эмиль Хагедорн. Наконец-то ты говоришь:
— Что, Стина, может, и мы разок станцуем?
Вот когда она оборачивается. И глаза ее сверкают.
*
Кто там обращает на них внимание? Ханнес Лассан и Боцман — единственно кто смотрит с улыбкой им вслед, когда они уносятся в танце, Стина и Эмиль Хагедорн.
— Слышь, Ханнес, а ведь плавание в Данию и в самом деле может плохо кончиться, а?
Ханнес размышляет, прежде чем ответить. Он отпивает еще глоток из своей рюмки, кладет руку брату на плечо и тогда говорит:
— Фите, мы ясно видели с тобой, история с Боцманом показала нам, что никто из нас не может обойтись без других, но каждый может рассчитывать друг на друга, если только он знает, где его место. Мне тоже однажды пришлось в этом убедиться… Но, знать, этого мало. Теперь мы должны действовать… Плавание в Данию— это будет всего лишь начало… И оно должно быть удачным, мы не можем допустить неудачи. Подумай, Фите, ведь мы всех объединяем для единой цели…
Еще многое Хотел бы сказать Ханнес Лассан, еще много важного, хорошие, нужные слова приготовил он, чтобы сказать своему брату, уже готовые фразы вертятся у него в голове…
Но вдруг с улицы, с другого берега Ри́ки, где горит костер, доносится песня, и мужчины в трактире отчетливо слышат слова. Это не та песня, которой научил детей Клинк. Пономарь захлопывает ставни своих окон, когда слышит эту песню. Нет, это не клинковская песня — мотив-то, впрочем, тот же самый, но слова — слова иные.
Слушают рыбаки, сидящие в трактире Мартина Биша, слушают батраки из имения Ханнендорф.
Звенят высокие детские голоса…
Славься в лучах побед…
Дам тебе на обед
Тухлый потрох от селедки
И поганый веник в глотку,
Слава тебе!
Трон твой горит огнем,
Чтоб ты испекся в нем,
Слава тебе!
Дети танцуют вокруг пламенеющей груды. То один, то другой снова заводит песню. Первый запевала Евгений Штрезов, сынишка Боцмана. Вот они держатся за руки, Кришан Шультеке и Евгений, два звена в большом кругу рыбацких детей, опоясывающем костер. Теперь уже не украдкой поют они свою озорную песню, теперь она далеко разносится над полями, летит через Ри́ку, сверкающую под яркой луной, к трактиру Мартина Биша, где сидят взрослые и строят свои планы. Среди них и Боцман, и Стина, и Эмиль Хагедорн, и сам Ис-Вендланд.
Озорная песня, полная злой насмешки, разносится над землей. Отсветы пламени шмыгают по припорошенному снегом льду Рйи́и, оставляют тени за горбинками волн, ударяются в берег, медленно откатываются вспять…
*
Придет весна, широко всколыхнет землю. Вскроется лед на Ри́ке, будут лопаться почки — как каждый год. Пронесутся весенние бури, и лодки, заново просмоленные и оснащенные, скользнут в воду, настанет день первого выхода в море. Еще до рассвета будут рыбаки выходить из своих изб, и Кочерга, наверное, будет пугаться кошки, перебежавшей ему дорогу, и утверждать, что Линка Таммерт предсказала большую беду… И поплывут утлые суденышки — на этот раз многочисленной стаей. Новым курсом, впервые наметившим дальнюю цель, тем курсом, что ведет к победе над голодом. Много женщин соберется на пристани. Рейс таит опасности, и пройдут добрых два месяца, пока мужчины вернутся домой. Густа Штрезова еще раз помашет рукой своему Ханнингу. Новый курс… Лебединой стаей выплывают лодки из-за мола на просторы Боддена.
В пасторском доме стенные часы отбивают пять гулких ударов. Деревня притихла в первых проблесках рассвета.
Медленно движется под утренним бризом бот Фите Лассана, идущий впереди. Ханнес Лассан стоит на руле, с ним рядом Фите и Боцман.
«Ильза» тоже среди других. Ханнинг сидит, прислонясь к мачте. Большой парус над его головой бур и залатан. Набив свою трубку, Ханнес в задумчивости передает кисет Ис-Вендланду. Ханнинга все утро не оставляет одна мысль. В его голове складывается сказка про «счастливую калошу».
«Значит, как это было дело-то?.. Лет пятьдесят или сто — не тому назад, нет, а вперед! Да, так как же оно там?.. Хотел бы я заглянуть туда! Хотя бы одним глазком. Все, наверное, будет по-иному. Кто знает, какие тогда будут лодки и куда они будут ходить за рыбой?..»
— Н-да, затеяли… — бормочет про себя Ис-Вендланд. — До самой Дании. О-ох, и сто теперь с нами станет?..
— Ты опять свое начал? — окликает его Ханнинг. — Сиди лучше тихо, а то это будет последний твой рейс, помяни мое слово.
— А это и так мой последний рейс. Опосля этой страсти я долзен буду пойти на отдых.
Ханнинг смеется:
— Ты что ж думаешь, так мы и дадим тебе все время спать? Не-ет, Ис, из этого ничего не выйдет.
Ис-Вендланд молчит, у него свое на уме.
Кочерга сидит на румпеле. Он мрачен.
Суденышки скользят вприпрыжку под свежим бризом. Целый рой лодок выходит в море. Впереди Ханнес Лассан. Долог путь до датских берегов, тяжек каждодневный труд, неделя за неделей лишь ветры да непогода, короткие передышки в чужих гаванях. Но это — новый почин, новый курс.
Когда восходит солнце, виднеется земля на горизонте, как узенькое облачко.
