Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы - Александр Твардовский

И возвращался с полдороги,

И повторял ее не раз.

Нехитрым замыслом влекомый,

Я продвигался тем путем,

И хоть в дороге был, хоть дома —

Я жил в пути и пел о нем.

И пусть до времени безвестно

Мелькнул какой-то и прошел

По краю выемки отвесной

Тайги неровный гребешок;

Какой-то мост пропел мгновенно

На басовой тугой струне,

Какой-то, может, день бесценный

Остался где-то в стороне.

Ничто душой не позабыто

И не завянет на корню,

Чему она была открыта,

Как первой молодости дню.

Хоть критик мой, вполне возможно,

Уже решил, пожав плечом,

Что транспорт железнодорожный

Я неудачно предпочел.

Мол, этот способ допотопный

В наш век, что в скоростях, не тот,

Он от задач своих, подобно

Литературе, отстает.

Я утверждаю: всякий способ,

Какой для дела изберешь,

Не только поезд,

Но и посох,

Смотря кому,

А то – хорош!

И впору высшим интересам,

Что зазывают в мир дорог…

А впрочем, авиаэкспрессом

Я и теперь не пренебрег.

Мне этим летом было надо

Застать в разгаре жданный день,

Когда Ангарского каскада

Приспела новая ступень.

И стрелкам времени навстречу

Я устремился к Ангаре,

В Москве оставив поздний вечер

И Братск увидев на заре.

И под крутой скалой Пурсеем,

Как у Иркутска на посту,

В числе почетных ротозеев

В тот день маячил на мосту.

Смотрел, как там, на перемычке,

Другой могучий гидрострой

В июльский день в короткой стычке

Справлялся с нижней Ангарой…

И, отдавая дань просторным

Краям, что прочила Сибирь,

В наш век нимало не зазорным

Я находил автомобиль.

Так, при оказии попутной,

Я даром дня не потерял,

А завернул в дали иркутской

В тот Александровский централ,

Что в песнях каторги прославлен,

И на иной совсем поре,

В известном смысле, был поставлен

Едва ль бедней, чем при царе…

Своей оградой капитальной

В глуши таежной обнесен,

Стоял он, памятник печальный

Крутых по-разному времен.

И вот в июльский полдень сонный,

В недвижной тягостной тиши,

Я обошел тот дом казенный,

Не услыхав живой души.

И только в каменной пустыне,

Под низким небом потолков,

Гремели камеры пустые

Безлюдным отзвуком шагов…

Уже указом упраздненный,

Он ждал, казенный этот дом,

Какой-то миссии ученой,

И только сторож был при нем.

Он рад был мне, в глуши тоскуя,

Водил, показывал тюрьму

И вслух высчитывал, какую

Назначат пенсию ему…

Свое угрюмое наследство

Так хоронила ты, Сибирь.

И вспомнил я тебя, друг детства,

И тех годов глухую быль…

Но – дальше.

Слава – самолету,

И вездеходу – мой поклон.

Однако мне еще в охоту

И ты, мой старый друг, вагон.

Без той оснастки идеальной

Я обойтись уже не мог,

Когда махнул в дороге дальней

На Дальний, собственно, Восток.

Мне край земли, где сроду не был,

Лишь знал по книгам, проку нет

Впервые в жизни видеть с неба,

Как будто местности макет.

Нет, мы у столика под тенью,

Что за окном бежит своя,

Поставим с толком наблюденье

За вами, новые края!

Привычным опытом займемся

В другом купе на четверых,

Давно попутчики-знакомцы

Сошли на станциях своих.

Да и вагон другой. Ну что же:

В пути, как в жизни, всякий раз

Есть пассажиры помоложе,

И впору нам, и старше нас.

Душа полна, как ветром парус,

Какая даль распочата!

Еще туда-сюда – Чита,

А завалился за Хабаровск —

Земля совсем уже не та.

Другие краски на поверке,

И белый свет уже не тот.

Таежный гребень островерхий

Уже по сердцу не скребнет.

Другая песня —

Краснолесье, —

Не то леса, не то сады.

Поля, просторы – хоть залейся,

Покосы буйны – до беды.

В новинку мне и так-то любы

По заливным долинам рек,

Там-сям в хлебах деревьев купы,

Что здесь не тронул дровосек…

Но край, таким богатством чудный,

Что за окном, красуясь, тек,

Лесной, земельный, горнорудный,

Простертый вдоль и поперек, —

И он таил в себе подспудный

Уже знакомый мне упрек.

Смотри, читалось в том упреке,

Как изобилен и широк

Не просто край иной, далекий,

А Дальний, именно, Восток, —

Ты обозрел его с дороги

Всего на двадцать, может, строк.

Слуга балованный народа,

Давно не юноша, поэт,

Из фонда богом данных лет

Ты краю этому и года

Не уделил.

И верно – нет.

А не в ущерб ли звонкой славе

Такой существенный пробел?

Что, скажешь: пропасть всяких дел?..

Нет, но какой мне край не вправе

Пенять, что я его не пел!

Начну считать – собьюсь со счета:

Какими ты наделена,

Моя великая страна,

Краями!

То-то и оно-то,

Что жизнь, по странности, одна…

И не тому ли я упреку

Всем сердцем внял моим, когда

Я в эту бросился дорогу

В послевоенные года.

И пусть виски мои седые

При встрече видит этот край,

Куда добрался я впервые.

Но вы глядите, молодые,

Не прогадайте невзначай

Свой край, далекий или близкий,

Свое призванье, свой успех —

Из-за московской ли прописки

Или иных каких помех…

Не отблеск, отблеском рожденный, —

Ты по себе свой край оставь,

Твоею песней утвержденный, —

Вот славы подлинной устав!

Как этот, в пору новоселья,

Нам край открыли золотой

Ученый друг его Арсеньев

И наш Фадеев молодой.

Заветный край особой славы,

В чьи заповедные места

Из-под Орла, из-под Полтавы

Влеклась народная мечта.

Пусть не мое, а чье-то детство

И чья-то юность в давний срок

Теряли вдруг в порту Одессы

Родную землю из-под ног;

Чтоб в чуждом море пост жестокий

Переселенческий отбыть

И где-то, где-то на востоке

На твердый берег соступить.

Нет, мне не только что из чтенья,

Хоть книг довольно под рукой,

Мне эти памятны виденья

Какой-то памятью другой…

Безвестный край.

Пожитков груда,

Ночлег бездомный.

Плач ребят.

И даль Сибири, что отсюда

Лежит с восхода на закат…

И я, с заката прибывая,

Ее отсюда вижу вдруг.

Ага! Ты вот еще какая!

И торопливей сердца стук…

Огни. Гудки.

По пояс в гору,

Как крепость, врезанный вокзал.

И наш над ним приморский город,

Что Ленин нашенским назвал…

Такие разные – и все же,

Как младший брат

И старший брат,

Большим и кровным сходством схожи

Владивосток и Ленинград.

Той службе преданные свято,

Что им досталась на века,

На двух краях материка

Стоят два труженика-брата,

Два наших славных моряка —

Два зримых миру маяка…

Владивосток!

Наверх, на выход.

И – берег! Шляпу с головы

У океана.

– Здравствуй, Тихий,

Поклон от матушки-Москвы;

От Волги-матушки – не малой

И по твоим статям реки;

Поклон от батюшки-Урала —

Первейшей мастера руки;

Еще, понятно, от Байкала,

Чьи воды древнего провала

По-океански глубоки;

От Ангары и всей Сибири,

Чей на земле в расцвете век, —

От этой дали, этой шири,

Что я недаром пересек.

Она не просто сотня станций,

Что в строчку тянутся на ней,

Она отсюда и в пространстве

И в нашем времени видней.

На ней огнем горят отметки,

Что поколенью моему

Светили с первой пятилетки,

Учили смолоду уму…

Все дни и дали в грудь вбирая,

Страна родная, полон я

Тем, что от края и до края

Ты вся – моя,

                    моя,

                          моя!

На все, что внове

И не внове,

Навек прочны мои права.

И все смелее, наготове

Из сердца верного слова.

Так это было

…Когда кремлевскими стенами

Живой от жизни огражден,

Как грозный дух он был над нами, —

Иных не знали мы имен.

Гадали, как еще восславить

Его в столице и селе.

Тут ни убавить,

Ни прибавить, —

Так это было на земле…

Мой друг пастушеского детства

И трудных юношеских дней,

Нам никуда с тобой не деться

От зрелой памяти своей.

Да нам оно и не пристало —

Надеждой тешиться: авось

Уйдет, умрет – как не бывало

Того, что жизнь прошло насквозь.

Нет, мы с тобой другой породы, —

Минувший день не стал чужим.

Мы знаем те и эти годы

И равно им принадлежим…

Так это было: четверть века

Призывом к бою и труду

Звучало имя человека

Со словом Родина в ряду.

Оно не знало меньшей меры,

Уже вступая в те права,

Что у людей глубокой веры

Имеет имя божества.

И было попросту привычно,

Что он сквозь трубочный дымок

Все в мире видел самолично

И всем заведовал, как бог;

Что простирались эти руки

До всех на свете главных дел —

Всех производств,

Любой науки,

Морских глубин и звездных тел;

И всех свершений счет несметный

Был предуказан – что к чему;

И даже славою посмертной

Герой обязан был ему…

И те, что рядом шли вначале,

Подполье знали и тюрьму,

И брали власть, и воевали, —

Сходили в тень по одному;

Кто в тень, кто в сон – тот список длинен, —