Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы - Александр Твардовский

Врываясь в даль, работал поезд,

И мне тогда еще в пути

Стучала в сердце эта повесть,

Что я не вправе обойти.

Нет, обойти ее – не дело

И не резон душе моей:

Мне правда партии велела

Всегда во всем быть верным ей.

С той правдой малого разлада

Не понесет моя строка.

И мне свое исполнить надо,

Чтоб вдаль глядеть наверняка.

Фронт и тыл

Быть может, этот спор дорожный,

Порой почти пустопорожний,

Но жаркий – грудь на грудь, в упор, —

В вагоне шел бы до сих пор,

Не встрянь с улыбкой осторожной

И легким вздохом мой майор.

А может, перед вспышкой новой

Он сам собою поостыл,

Всегда, везде зайти готовый

Тот спор на тему:

Фронт и тыл …

Давно война отгрохотала,

Давно в страде иной страна

Свои убытки наверстала, —

Душа, казалось бы, полна.

Однако, – нужды нет лукавить, —

Душа, минуя давность лет,

Той горькой памяти оставить

Еще не может и – нет-нет —

В тот самый заступает след.

И неизмеренное море

Печали, тяжких мук и горя

И славы – тот душевный пыл,

Что вновь и вновь родится в споре

На эту тему: фронт и тыл.

Он возникает не по знаку

Организованных начал,

А сам собой и тоже всяко:

То днем, а то и по ночам.

В пути, в гостинице, в больнице,

На переправе затяжной,

В районе, в области, в столице,

В гостях и дома, – хоть с женой.

В бараке, в клубе и сторожке,

В тайге, в степи, на целине,

«На кукурузе», «на картошке», —

Как говорят еще в стране.

На даче, на горячем пляже,

В Крыму и в заполярной тьме,

Во льдах торосистых, и даже

Не диво, если и в тюрьме…

Но время лучшее для спора,

Когда Москва – его исток,

А устье – где-то там, не скоро,

В конце, вдали – Владивосток.

Итак, в дороге три-четыре,

А то и пять, пожалуй, дней

Шел спор о фронте и о тыле, —

Не что важней,

А где трудней.

Спор в постановке чисто русской:

Где круче в смысле всех страстей —

Обычной на душу нагрузки,

Жары,

        морозов

                    и харчей.

Горячность пылкая без меры

Со стороны фронтовика,

Минувшей службы офицера,

Рвалася вон из пиджака.

Казалось, был он кровный, личный,

Извечный враг тыловиков,

Да и оратор был каков! —

Куда там – наш трибун столичный,

Любимец публики Сурков.

Казалось так в разгаре спора,

Что он, случись в иную пору,

Отцу б родному не простил,

Когда бы с цехом иль конторой

Старик нестойкий убыл в тыл

И под огнем на фронте не был,

Не отступал за Днепр и Дон…

Должно быть, там с овчинку небо

Однажды сам увидел он.

И это тяжкое виденье

Он нес теперь сквозь жизнь свою,

Крутого полон озлобленья

На всех, кто не был в том бою…

Зато его противник в споре

Прощал охотно старика.

И о своей тех лет конторе

Он дал понять издалека.

На пафос тот, отчасти зверский,

Он отвечал – уму учил —

С улыбкой мягко-министерской

Больших секретарей-мужчин,

Что лишены обычной страсти

И с правом входа на доклад

Располагают большей властью,

Чем тот, при коем состоят…

Сперва с усталостью заметной

Он пояснил, что не секрет,

В наш век – век атомно-ракетный —

Былых понятий фронта нет,

Как нет былых понятий тыла.

Но с точки зренья прежних дней

Понятно, где труднее было:

В тылу у нас – куда трудней.

Он так сказал: ходить в атаки

И умирать, коль выпал час,

Есть тот гражданский долг, что всякий

Обязан выполнить из нас.

Он к месту вспомнил утвержденья

Самих прославленных вояк,

Что нет героев от рожденья, —

Они рождаются в боях.

И возразить, казалось, нечем,

Когда вздохнул он тихо:

– Но… —

В тылу, мол, дело обеспечить

Уже не всякому дано.

И в правоте неоспоримой

Подвел черту, как говорят:

Тыл фронту, верно, брат родимый,

Но он сказал бы:

Старший брат.

Сказал – гляди, куда как метче —

И с новым вздохом повторил:

Тыл – старший брат, за все ответчик, —

И потому избрал он тыл.

Ему в годину испытаний

Крепить его велел закон.

С ним разговаривать не стали,

Когда на фронт просился он…

И, дескать, несколько неловкий,

По меньшей мере, этот спор,

При современной обстановке

Он лишь несет в ряды раздор…

И тут как раз вздохнул майор.

Майор, молчун тяжеловатый,

Что был курить да спать здоров,

Сказал с улыбкой виноватой:

– Скажу сперва насчет рядов…

Зачем же вдруг!.. Ряды – рядами.

И от беседы нет беды,

Поскольку мы же с вами

Сами

И есть те самые ряды…

Теперь насчет меньшого брата,

Скажу, не хвастаясь отнюдь,

Что от солдата

До комбата

Я сам прошел когда-то путь.

И что, причастный с ополченья

К боям, походам и котлу,

Я вправе сделать заключенье:

На фронте – легче, чем в тылу.

Я поясню, – сказал он, видя

Смущенье спорящих сторон, —

Не к чьей-нибудь из вас обиде

И чистой правде не в урон.

Как говорил один нестарый

Мой из запаса рядовой,

Знаток и той, что он оставил,

И этой жизни, фронтовой:

«Воюй – и все твое с тобой».

Мол, все по форме и по норме:

О чем заботиться тебе?

Случись, что если не накормлен, —

Так это есть уже ЧП.

В твое траншейное жилище,

У самой смерти на глазах,

К тебе ползут с горячей пищей

И даже с чаем в термосах.

Твой килограмм, с надбавкой, хлеба.

Твой спецпаек

И доптабак

Тебе должны доставить с неба,

Раз по земле нельзя никак.

С жилищем – тоже много проще:

Дворец ли, погреб —

Все твой дом.

Ни доставать прописку теще,

Ни уплотнять ее судом.

Что в жизни нужно – все бесплатно,

За все ответчица – казна.

Убьют иль ранят?

Фронт.

Понятно.

И не твоя уже вина.

В той жизни – долгой иль короткой —

Уж там добро, иль недобро, —

Тебя согреть спешат и водкой,

И сводкой Совинформбюро.

В недальнем следуя обозе,

Почти в бою – тебе хвалу

Вовсю поют в стихах и прозе

Твои певцы.

А что в тылу!

В тылу совсем не та картина,

Хотя все то же существо.

Во-первых, если ты мужчина,

То вроде как-то не того…

Опять же кухня полевая

Тебе не придана в тылу.

Посеял карточки в трамвае, —

Садись к заочному столу.

И та опаска всем знакома:

В тылу проштрафился чуть-чуть,

Глядишь, привет от военкома:

Прошу зайти.

И – в добрый путь.

На фронте нет того в заводе,

Чтоб опасаться: вдруг да в тыл!

Ошибся в роте,

Так во взводе

Исправишь все, что допустил.

И даже, если ты там штуку

Уже подсудную украл,

То ни к чему тебя в науку

Возить куда-то на Урал,

Писать от фронта открепленье,

Давать в дорогу аттестат.

Нет, где вина – там искупленье, —

Всегда поблизости штрафбат.

На месте весь тебе зачтется

Тот срок к недальнему числу

Без упущенья в производстве,

Как это водится в тылу.

С пристрастьем слушали майора

Два главных спорщика в купе.

Но самый след крутого спора

Уже по новой шел тропе.

Все ближе, ближе постепенно

К сужденьям тем склоняли слух

И наш профессор, и военный

Моряк, и врач, и все вокруг…

И в орденах старик кудрявый

Не усидел в своем углу,

Тряхнул своей безвестной славой:

– Нет, легче все-таки в тылу.

Как ни хотите – легче трошки… —

Успех майора он учел. —

Уже одно, что нет бомбежки,

А есть – так в шахте нипочем.

– Смотря какая бомба-дура, —

Поправил кто-то старика.

Но тот сказал:

– Нет, жизнь горька,

Как под землей без перекура,

А наверху – без табака…

– Ах, в табаке ли только дело, —

Включился вздох со стороны. —

В одном равны душа и тело,

Что легче – вовсе без войны…

Тот вывод с благостной печалью

Кивком почтенной головы

Одобрил попик наш с медалью

Восьмисотлетия Москвы.

Но означал его уместный

Простой кивок-полупоклон,

Что, может, волею чудесной

И сверх того, что всем известно,

Он кое в чем осведомлен…

А мой майор невозмутимый,

Со слов солдата выдав речь,

На весь вагон добавил дыма

И вновь намерен был залечь…

Солдатской притчи юмор грубый

Улыбкой лица подсветил,

И сам собой пошел на убыль

Тот спор на тему: фронт и тыл.

За новой далью скрылся город.

Пошли иные берега.

Тоннели, каменные горы,

Вверху – над окнами – тайга.

По кругу шли обрывы, пади,

Кремнистой выемки откос.

И те, что в душу мне вступали,

Слова горели жаром слез.

И не хотел иных искать я,

Затем, что не новы они.

Да, тыл и фронт – родные братья,

И крепче в мире нет родни.

Богатыри годины давней

И в славе равные бойцы.

Кто младший там, кто старший – главный, —

Неважно:

Братья-близнецы.

И не гадали – кто, который,

Кому по службе подчинен,

Оставив эти счеты-споры

Для мирных нынешних времен…

Но не иссякнуть этой теме,

Покамест есть еще в живых

И те, что сами знали бремя

Часов и суток фронтовых;