Разделенный человек - Олаф Степлдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Теперь все эти религиозные идеи. Конечно, по сути они здравы и очень важны, но мой блестящий братец (так я его зову) слишком уж заумен. То, что он пишет, так тонко, что до среднего человека не дойдет. Иной раз я задумываюсь, так ли это глубоко, как он воображает. Подозреваю, что это просто блестящее выражение его глубоко смятенного состояния духа. Впрочем, я много использую его работы. О да, я сумею сделать из них что-нибудь путное.
У меня дух перехватило от такой самоуверенности Чурбана. Однако в дальнейших разговорах с ним мне открылось, что все это была личина. Он хотел, чтобы я поверил в созданный им образ. Но сам в себя он не верил. Под этим покровительственным пренебрежением к настоящему Виктору я угадывал иное. Истина стала приоткрываться только под конец моего визита.
Я, конечно, с большим интересом наблюдал за взаимоотношениями Виктора и Мэгги. Обычно он обращался к ней с грубоватой галантностью, под которой угадывалась жестокая насмешка. Когда однажды Мэгги вышла в новом пальто и строгом платье, Виктор, оглядев ее, заметил:
– Очаровательно, милая, для ценителей твоего редкостного стиля красоты. – И, помолчав, добавил: – Однако те, кто не силах его оценить, сказали бы, что такой строгий фасон к лицу только ярким и привлекательным женщинам.
Так он скрытно выразил неприязнь к внешности Мэгги, а явно – как бы заявил, что способен ее оценить.
В другой раз он проявил враждебность более открыто. Ночью Шейле нездоровилось, и Мэгги вышла к завтраку в халате. Из-под него виднелась большая часть полной груди. Виктор сказал:
– Бога ради, не разоблачайся так. Не обязательно выставлять тело напоказ, даже если оно привлекательнее лица.
Мэгги плотно запахнула халат, побагровела и с силой возразила:
– Не будь смешным!
Я заявил, что она одета вполне прилично и не скрыл, что поражен замечанием Виктора. После неловкого молчания тот произнес другим тоном:
– Пожалуйста, Мэгги, прости меня. Должно быть, я нынче раздражителен или нервы разыгрались.
В тот вечер, когда Мэгги ушла в спальню, Виктор попросил меня задержаться и поговорить с ним. Он предлагал выпить, но я, зная о его слабости, отказался. Виктор достал бутылку виски и стал уговаривать, но я не поддался. Помявшись, он убрал бутылку и сел напротив меня у камина. Набив трубку, он заговорил тусклым голосом:
– Я много гадостей наговорил с твоего приезда.
Я неловко возразил, однако он продолжал:
– Весь этот треп, мол, я – синтез двух Викторов, просто чушь. Хотел бы я, чтобы это было так, но нет.
Раскурив трубку, он мрачно уставился в огонь.
– Конечно, я прекрасно сознаю, что из нас двоих он лучший. Но это угнетает, вот я и пытаюсь смотреть на него сверху вниз. Я вовсе не чувствую себя выше своей блестящей второй половины. Притворяюсь, что так, но притворство становится все прозрачнее даже для меня самого, особенно под орлиным взглядом Мэгги. Я очень хорошо понимаю, что все стоящее досталось мне от него, большей частью через Мэгги. На самом деле я хотел бы быть им, хоть иногда меня от него и тошнит. Я понимаю, что мне им не стать, но по крайней мере мне хочется сделать все возможное для дела, которое считает стоящим он. Я хочу научиться от него всему, чему сумею. Я избрал его работу не просто потому, что он ее выбрал – я сам сумел понять, как она сейчас важна. Но, черт побери, мне не хватает способностей! Заметь, я достаточно умен по обычным меркам, не глупее тебя, старый зубрилка. Но… того, что он пишет в своих заметках и книге, мне просто не понять. И, хуже того, даже теперь, приняв его ценности, я не могу их держаться и отстаивать их, как он, потому что я… ну, я не так одержим ими, как он.
Виктор угрюмо замолк. Трубка его погасла. Нужно было что-нибудь сказать, но я ничего не придумал, кроме:
– Я хотел бы тебе помочь.
Потом я добавил:
– Но Мэгги ведь очень помогает, да?
– Да, – отозвался он, – она изумительная. – И тут в припадке искренности он выложил душу: – Беда в том, что она никак не поймет, что не в моем вкусе. Не я на ней женился. Не я ее муж. Я действительно вижу ее достоинства. Я глубоко ее уважаю. Я даже по-своему люблю ее – пока она держится на расстоянии. Но ее вид и прикосновения мне попросту неприятны. Даже отвратительны. И отвращение тем сильнее, что я ощущаю к ней извращенное влечение. Она… ну, самка обезьяны с человеческим разумом и сверхчеловеческим великодушием. Его жена-обезьяна! – Виктор хрипло расхохотался.
В порыве негодования я стал горячо возражать, доказывая, что он страшно несправедлив к Мэгги в отношении наружности. Она, конечно, не красавица, но называть ее извращенно притягательной нечестно и неверно.
– На самом деле, – сказал я ему, – твое второе «я» научило меня иногда отчасти замечать ее красоту.
– Вот-вот, – подхватил он. – Это самое ощущаю и я. И каждый раз, когда меня влечет к ней, я невольно чувствую, что это мерзкое извращение, которому надо противостоять любой ценой.
Я с презрением отверг эту мысль и предложил ему в следующий раз поддаться влечению, надеясь, что это излечит его от странных идей.
– Господи! – воскликнул он. – Если я дам себе волю, я же ее растерзаю! Нет, я должен держаться.
Однажды, спустившись утром вниз, я застал Мэгги с Виктором за завтраком. Это было необычно, потому что как правило Виктор вставал позже, а часто и завтракал в постели. Еще более необычным был счастливый смех обоих. Дети тоже были в наилучшем настроении. С одного взгляда на Виктора я понял, что он снова в себе. Живые глаза, не кривящиеся губы – ошибиться было невозможно.
– Да, – заговорил Виктор, – я – наконец-то снова я. Боюсь, что с Чурбаном тебе пришлось несладко, Гарри.
Я спросил, когда произошла смена.
– В два часа ночи, – просто ответил он.
После завтрака, когда дети ушли гулять, мне рассказали подробнее. Начала Мэгги:
– Меня среди ночи разбудил стук в дверь. Пришел Виктор – настоящий Виктор. Я сразу узнала голос. Он сказал: «Впусти, Мэгги, любовь моя!»
Я отметил, что она запирала дверь, но промолчал.
Виктор подхватил нить рассказа:
– И она меня впустила, и мы сделали все возможное для увеличения семейства.
На словах Мэгги возмутилась, но глаза ее блестели и щеки разгорелись.
Домашняя атмосфера разительно переменилась. Дети были в восторге, обнаружив отца
