Разделенный человек - Олаф Степлдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я спросил, в каком смысле он плохо с ней обращается, и добавил, что бодрствующий Виктор хотел бы, чтобы она мне рассказала. Мэгги снова взялась за шитье и не поднимала от него глаз. После долгого молчания она заговорила:
– О, просто он ненавидит меня и злится, говорит ужасные слова и иногда делает ужасные вещи.
Ей явно не хотелось вдаваться в подробности, и я не стал настаивать.
Мэгги заговорила о другом:
– Недавно он купил спортивную машину, хотя она нам не по карману. Все время гоняет на ней. Он, ты знаешь, всегда хорошо водил, и радуется как мальчишка, когда проходит маршрут в рекордное время. Он даже на занятия ездит на машине и очень любит водить в темноте. Раз или два он возил меня покататься на выходные. Приходилось договариваться с друзьями, чтобы они присмотрели за детьми. А это, конечно, не всегда легко. А он может передумать, когда мы уже обо всем договорились. Так или иначе, хороших выходных не получилось. Я скучаю в машине, больше люблю ходить пешком. А он терпеть не может ходить и не хочет вылезать из машины. Вот мы и заезжаем так далеко, что пройтись уже не хватает времени. И еще, – с нервным смешком добавила она, – в гостиницах он берет для нас отдельные номера. Раз мы в поездке попробовали заняться любовью, довольно неуклюже. Вышло так ужасно, что оба мы просто заледенели. Просто не верится, что такое происходит между мной и Виктором. Видишь ли, я знаю, что глубоко под отвращением в нем скрывается любовь ко мне. Я это знаю! И он, думается, тоже знает, но скрывает от себя. Иногда кажется, что машину он любит куда больше меня. Если он не за рулем, то вечно с ней возится. Во время одного из редких визитов моего настоящего Виктора мы все съездили на этой машине в Паттердейл. Конечно, для нас с Виктором это было вроде медового месяца. На следующий день вернулся второй и пришел в ярость, обнаружив, что мы с ним в одном номере, а еще потому, что мы (так он сказал) перегрузили машину. Он потребовал, чтобы я сейчас же увезла детей домой поездом.
Я спросил у Мэгги, уверена ли она, что дела налаживаются, а не ухудшаются. Она ответила:
– Мой настоящий Виктор не стал приходить чаще, но в целом, я думаю, второй примирился со своей жизнью и со мной. И детьми он интересуется больше, чем раньше. Раньше он говорил: «Это не мое отродье, и не понимаю, почему я должен ими заниматься».
Я уже знал, что Шейла, родившаяся, когда Чурбан уже вытеснил настоящего Виктора, была зачата в один из редких бодрствующих периодов странной жизни своего отца.
Мэгги продолжала:
– Иногда мне кажется, что, если бы я завоевала его чувства, все стало бы намного лучше. Но я по-прежнему отталкиваю его. Почти все мужчины находят меня уродливой, но он – отталкивающей.
Она резко встала, сказав, что надо поставить чайник, потому что скоро вернется Виктор.
Пока я размышлял над историей Мэгги, у ворот зашумела машина и Мэгги пошла открывать дверь. Она провела Виктора прямо в гостиную.
– Привет, Гарри, старина! – сказал он. – Рад тебя видеть!
В его приветствии была формальная вежливость и жалкая претензия на покровительственную важность прежних лет. Меня потрясла его внешность. Не только волосы его поседели (как и мои, конечно), но и лицо обвисло. Тяжелые веки наполовину скрывали глаза в привычной Чурбану гримасе, но порой они поднимались и смотрели с обескураживающей, наигранной пристальностью, словно передразнивая настоящего Виктора.
Последовала неловкая пауза. Я сказал что-то в том смысле, как рад видеть его спустя столько лет.
– Много, много лет, – кивнул он, – и на нас обоих они видны: у меня волосы повыпадали, а тебя продубило солнце Востока.
Оба мы рассмеялись.
Он спросил:
– Помнишь, как мне пришлось взять тебя в шаферы? – Голос у него сорвался. Он как бы забыл, а потом вдруг вспомнил, что хотя Чурбан не видел меня со дня неудавшейся свадьбы, но с настоящим Виктором мы встречались в Лондоне и вели долгие разговоры.
Я тактично улыбнулся и не нашел, что сказать.
Виктор держал ужин на подносе, присев к огню. Он непрестанно сыпал словами, и я изредка вставлял несколько фраз. Смутно чувствовалось, что оба мы примериваемся к новым отношениям. Когда он доел и Мэгги встала убрать посуду, Виктор сказал:
– Ты, надо полагать, считаешь настоящим другого Виктора, а меня – только жалкой ущербной подделкой?
Мне всегда недоставало чувства такта, поэтому я заюлил, бормоча что-то. И не успел опомниться, как он продолжал:
– Ты ошибаешься. Другой я – блестящее, но безнадежно неуравновешенное и чудаковатое существо. Я лишен такой силы воображения, зато я уравновешен и мыслю здраво. На самом деле я – истинный синтез его и того паразита, каким был прежде.
Растерявшись, я только и мог, что ответить:
– Очень интересно.
Он посмотрел на меня острым взглядом и отметил:
– Мэгги с тобой говорила. Удивительная женщина, как бы она ни выглядела, бедняжка, но она совсем меня не понимает. Поскольку я не испытываю к ней сексуального влечения, она вообразила, что я не так чувствителен, как парень, за которого она выходила замуж. Беда в том, что она не может выбросить из головы секс. Вероятно, для непривлекательной женщины это неизбежно. Да и Мэгги не просто непривлекательна. При долгом с ней знакомстве обнаруживается пугающая животная или дьявольская сила, которой приходится опасаться. – Здесь, заметив мое протестующее движение, он поспешно добавил: – Впрочем, как я уже сказал, она действительно великолепна. Она очень предана мне. Если бы не она, я никогда не увидел бы ничего хорошего в моем втором я. Она оказалась прекрасным переговорщиком. Она помогла мне взглянуть на мир его глазами. С ее помощью я принялся за синтез нас обоих. Возьмем, к примеру, политику. Он – ярый коммунист, а я всегда был правоверным тори. Ну вот, с помощью Мэгги я сильно прогрессировал и пришел, думается, к более взвешенной точке зрения. Душой я либеральный социалист, но как практик вижу, что дорога к социализму лежит через просвещенный консерватизм. Мое второе я с его марксизмом слишком нетерпелив, чтоб принять эту позицию.
