Разделенный человек - Олаф Степлдон

Мэгги сказала:

– Самое большее, на что мы надеемся – что его визиты не станут реже и короче и не прекратятся в конце концов навсегда.

– Но это хрупкая надежда, – добавил Виктор. – Мы в последние несколько лет ведем график, и, экстраполируя кривую посещений, можно предсказать, что я совсем исчезну к сорок восьмому или пятидесятому году. Если бы не помощь Мэгги, я бы давно пропал.

Я плохо представлял, чем Мэгги помогает бодрствующему Виктору, и попросил ее объяснить.

Ответил мне Виктор:

– Просто Мэгги есть Мэгги, и она любит меня.

– Да, – согласилась Мэгги, – главным образом тем, что люблю. Но и тем, что можно назвать телепатической поддержкой или (точнее) индукцией, для поддержания его духа, общей духовной почвы, которая питает корни каждого.

Я от подобных разговоров становлюсь циничным скептиком, однако передаю их со всей возможной точностью.

– Она предпочитает такое определение, – заметил Виктор, – хотя этого не выразишь словами. С тем же успехом можно назвать это молитвой и оставить без объяснений.

В самом деле, положение, в котором оказались эти двое, было необычно и мучительно. Виктор примирился с тем, что периоды просветления со временем совсем прекратятся и что он никогда не сможет наилучшим способом справляться с избранной им работой. Естественно, его очень тревожило, что Чурбан представит миру изувеченную версию его труда. Он отчасти надеялся, что вместе с Мэгги они приведут второго к большему смирению и большей искренности. Но пока прогресс был невелик. И все же, несмотря на мрачное будущее, Виктор, казалось, вполне примирился с судьбой. Он сказал:

– Очевидно, в ткань истории вплетен другой, кто объяснит сознанию человека его отношение к сути вещей, рано или поздно такой появится. Или другой вид в нашей вселенной увидит то, что пытался увидеть я. А может быть, те существа давным-давно этого достигли. А в конечном счете, Гарри, главное не в том, какой именно индивидуум или вид достигнет мира (или «спасения») посредством вторжения видящего духа. Главное, чтобы кто-то где-то воспринял дух с полной ясностью и оценил его всей силой разума.

Меня это замечание Виктора сильно озадачило, но я записываю его как есть.

Его положение с Мэгги было также мучительно. Им предстояло встречаться все реже и реже, и всякий раз ему в наследство оставалась память о бесчувственном отношении к ней Чурбана. Даже настоящий, безмятежный Виктор, когда бывал не в лучшей форме, жестоко страдал из-за этого. К страданию Мэгги он никогда не мог отнестись с той чистой отстраненностью, с какой относился к своему. А сама она храбрилась. Не умея скрыть тоски по настоящему Виктору, она мужественно утверждала, что со временем сумеет целиком завоевать бедняжку подменыша для ценностей настоящего Виктора и настоящей любви к себе.

– Тогда, – говорила она, – он и будет моим настоящим Виктором, хоть и не таким блестящим.

И она уверяла, что сама начинает любить меньшего Виктора ради него самого, а не только потому, что в нем скрывается настоящий Виктор. Меня эти слова озадачили и я попросил объясниться. Помолчав, она сказала:

– Думаю, я начала любить его по-матерински, с нежностью к его слабостям, с милосердием к его заблуждениям и с гордостью за его усилия подняться над собой. Ты же видишь, он действительно старается. Он ведет страшную моральную борьбу. Тому Виктору, что сейчас с нами, бороться не приходится – в смысле, против обычного эгоизма. Он сам это повторяет. И потому мои материнские чувства ему ни к чему.

Виктор перебил полушутя-полусерьезно:

– Боже, я начинаю ревновать к Чурбану! Он получает тебя так много, а я так мало. Конечно, в каком-то смысле ты всегда моя, потому что это меня ты в нем любишь, и потому что я пробуждаюсь, сохраняя его опыт. Но как тяжело помнить, что он не умеет любить тебя по-настоящему! И, Мэгги, ты мне очень даже нужна: не как мать, а чтобы я окончательно не умер в нем.

Мэгги вдруг вскочила и обняла Виктора.

Заканчивая портрет Виктора, каким я застал его в 1939 году, расскажу немного о его отношениях с детьми. Мэгги рассказывала, как в первые дни возвращения Чурбана Виктор не пытался скрыть озлобленности против Колина. Несколько раз он довольно сурово обошелся с ребенком и однажды выпорол его за какой-то мелкий проступок. Но понемногу он стал неловко налаживать отношения и под конец они сносно общались. Мэгги постаралась объяснить Колину, что отец болен. Она всеми силами убеждала мальчика, что, когда его отец в своем обычном состоянии, он вовсе не «в себе». Он живет как в затянувшемся кошмаре. Она рассказывала Колину, каким нежным и веселым был Виктор «до болезни», и уверяла, что даже обычный Виктор в душе таков и понемногу восстанавливает свою подлинную природу. Мне представляется едва ли не чудом, что она сумела внушить сыну такой взгляд. Но ведь она была немного ведьма! А сын, несмотря на свою мужественную холодность, глубоко уважал и очень любил ее. Как я понимаю, мальчик выстроил свое обращение с Виктором, копируя доброжелательность и терпение матери к менее привлекательной ипостаси мужа. Такое достойное поведение было бы невозможно, если бы Колин своими глазами не видел настоящего Виктора – очень порядочного отца. Для менее пробудившегося Виктора наиболее счастливым моментом была болезнь Колина, когда Чурбан вышел из обычного равнодушия, честно ухаживал за больным и, как мог, развлекал ребенка во время долгого выздоровления. После этого отношения между Виктором и Колином, а также между Виктором и Мэгги стали лучше.

Однажды утром, в начале моего визита, когда на сцене еще находилась меньшая личность, Виктор нашел в себе настроение поиграть с Колином. До тех пор, как я заметил, отец и сын в целом старались не задевать друг друга, поэтому предложение Виктора поиграть с мальчиком меня удивило. Тот объяснил:

– Не хочу терять с ним контакта. Да и меня это освежит после вечернего занятия. Идем, Гарри, ты тоже присоединяйся.

Было дождливое утро, и Колин с увлечением занимался рисованием, к которому выказывал немалый талант.

Виктор обратился к нему:

– У меня есть немного свободного времени, так не хочешь ли достать железную дорогу?

– Сейчас! – бодро отозвался Колин, продолжая рисовать.

Пару минут Виктор показывал мне игрушечный локомотив, а потом повернулся к Колину:

– Ну так что?

Добавив еще один выверенный штрих карандашом, Колин подошел к шкафу и достал большую коробку с рельсами. Мы втроем немного поиграли, прокладывая сложную сеть путей из детской на площадку и в дальний конец гостевой комнаты. В наборе имелись станции, туннель – под моей кроватью,