Разделенный человек - Олаф Степлдон

быстро, как тот, схватывал новое. К тому же скоро выяснилось, что многие оригинальные идеи бодрствующей личности ему недоступны. На первых порах он склонен был приписывать это умственным отклонениям и бреду двойника, но беседы с Мэгги заставили его переменить это мнение. Она раз за разом передавала ему прозрения, открытые ей бодрствовавшим Виктором.

Мало-помалу между Чурбаном и Мэгги сложились странные двусмысленные отношения. Он все больше зависел от нее. Он все сильнее уважал ее и даже, незаметно для себя, привязался к ней. Но привязанность его была скорее сыновней, нежели супружеской. Физически она осталась для него непривлекательной и даже отталкивающей. Мэгги, со своей стороны, мучилась не только его умственной отсталостью в сравнении с Виктором, но и его эмоциональной тупостью. Его симпатия, если и была, немногим превосходила сентиментальную тягу ребенка к любимой няньке, заменившей мать. Она же, сперва восприняв Чурбана как больного Виктора, вскоре столкнулась с серьезным внутренним конфликтом: отождествляя Чурбана с Виктором, Мэгги никак не могла удовлетвориться самим Чурбаном. Она отчаянно тосковала по настоящему Виктору; а его чурбанообразного двойника все сильнее жалела и презирала и в то же время проникалась к нему материнской заботой. Самому Чурбану, по-видимому, только и нужна была материнская нежность и опека. Но материнские чувства Мэгги целиком принадлежали Колину. И все же Чурбан был Виктором. Она все еще цеплялась за надежду, что настанет день, когда он проснется, и втайне напрягала все свои «колдовские» способности, чтобы вернуть мужу здравый рассудок. Это ей не удавалось, но Мэгги уверяла себя, что неуклонное совершенствование личности Чурбана вызвано ее паранормальным влиянием.

Наконец пришло время зимних занятий. Мэгги втайне предупредила его коллег и некоторых студентов, что Виктор еще не совсем оправился, но заверила их, что он вполне справится с работой. Сама она в этом не сомневалась, потому что усердно репетиторствовала, а он серьезно постарался овладеть делом, столь знакомым его прежнему «я». Он отважно предстал перед студентами и, не считая редких «провалов в памяти» и путаницы с именами, показал себя знающим преподавателем. Но он утратил большую часть блеска и гораздо легче утомлялся и терял терпение, чем знакомый учениками Виктор. Недавно мне удалось расспросить его бывших студентов, как они в тот период относились к Виктору. Они понемногу убедились, что темперамент его изменился. Раньше с ним было легко, теперь между ним и студентами возникла преграда. Они чувствовали, что учитель искренне старается ее преодолеть, и все же она ощущалась постоянно. Как выразилась одна женщина: «Великим талантом мистера Смита прежде была способность понять, чего ты хочешь раньше, чем ты сам это понял. После болезни он утратил этот дар. Он, казалось, никак не мог тебя понять».

За время моей работы в Индии произошло еще одно важное событие – рождение у Смитов второго ребенка. Я же увидел их, только вернувшись в Англию в 1939 году.

Меня встретила Мэгги – Виктор ушел на занятия, но к вечеру должен был вернуться. Первое что я отметил – как она постарела. Ее рыжеватые волосы были все такими же пышными, но потускнели: годы или заботы пронизали их белыми нитями. В глазах возникла новая нежность и грусть. Их окружила сеточка мелких морщинок. Полные губы были сложены строже и чуть кривились, словно от кислого вкуса.

Мэгги провела меня в мою комнату. Появился Колин. Это был ладный восьмилетний мальчик. Черты лица он получил от Виктора, но губы – от молодой Мэгги, и в волосах его светился рыжеватый отблеск. Он поздоровался без застенчивости, но серьезно и сдержанно. Позже я узнал, что детский опыт общения с отцом приучил его сдержанно относиться к любому мужчине.

Когда я разложил вещи в комнате, Мэгги повела меня показать младшую дочь – Шейлу, которую только что уложили спать. Ей было тогда около трех лет. Она смотрела из кроватки живыми голубыми глазами из-под копны рыжих волос. В отличие от Колина девочка приветствовала меня открытой улыбкой. Она пришла в мир позже брата и не застала периода сложных отношений своего отца с ребенком.

Потом мы спустились в гостиную, чтобы вместе с Колином выпить чая, а когда и мальчик ушел спать, Мэгги принялась за шитье и стала рассказывать семейные новости. Виктор, по ее словам, был в целом в «менее пробужденном состоянии» (я заметил, что Мэгги не использовала клички «Чурбан», которой бодрствующий Виктор наделял своего двойника). Случались краткие периоды пробуждения настоящего Виктора. Для Мэгги они очень много значили, потому что настоящий Виктор проявлял к ней пылкую нежность. Сухо улыбнувшись, она заметила:

– Видишь ли, своего любимого Виктора я получаю на несколько дней в два-три месяца. Остальное время довольствуюсь ущербным двойником, который меня не любит, да и вообще не умеет любить. Ко мне он обычно относится с сентиментальным почтением. Прежде мне иногда от него доставалось, но он во многих отношениях не может без меня обойтись и порой (думается) начинает ощущать ко мне слабую симпатию. Хотя время от времени его бросает в неприязнь, и тогда… ну, жизнь сильно осложняется.

Настоящий Виктор, изредка пробуждаясь, обнаруживал, что в жизни его творится хаос. Чурбан не был одаренным учителем, которого помнили и которым восхищались студенты. Что касается знания предмета, он был сносен – помогли записи настоящего Виктора и собственный ум почтенного отличника. Но ему было далеко до Виктора в умении вдохновлять людей на познание и преодоление трудностей. И держался он неровно: то был болезненно дотошен, то невнимателен и разболтан. В результате посещаемость его курсов была далеко не так хороша, как прежде. В том классе, где верность старосты товарищам перевешивала требования морали, журнал посещаемости велся не слишком честно. Чурбан этому потворствовал, хотя подделка записей влекла серьезные обвинения в получении государственных денег под ложным предлогом. Пробудившийся Виктор оказывался в весьма неловком положении. Он вынужден был во многом противоречить Чурбану, в том числе и относительно подделок журнала. Все сочли, что он одобряет умеренное мошенничество, успевшее войти в обычай. Раз-другой Виктор поднимал шум, вызывая сильную обиду ошеломленных неожиданностью студентов.

Кода занятия вел настоящий Виктор, он подробно рассказывал о них Мэгги, чтобы та могла передать сведения Чурбану. Случалось, он даже писал письма своему двойнику, уведомляя его о шагах, предпринятых против мошенничества. Письма он с иронией, хотя вполне точно, адресовал «Капитану Дж. В. Кадогану-Смиту, Магистру наук и услуг». Забавляясь, он начинал их с обращения «Милый Кад[3]» и заканчивал: «Твоя лучшая половина, Вик. Смит». Впоследствии я узнал, что, когда Чурбан особенно мучил Мэгги, Виктор написал своему второму я гневно-уничижительное письмо, закончив его так: «Предупреждаю! Если