Жуть - Алексей Жарков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Громко разговаривая и слюнявя дорогие сигареты, они обсуждали детали прошедшего заседания, и всё это время на них из дальнего конца коридора смотрел человек. Он держал что-то в руке, нечто на длинной рукоятке, расширяющееся к низу. Вероятно, уборщик. Он был невысокого роста с покрытой (вроде, кепка) головой — силуэт в полумраке.
— Смотри, заснул на швабре, — сказал округлый депутат.
— Да нет, смотрит на нас. Чувствуешь? Чего он там свет не включит… так и убираются в потёмках, а потом пыль везде — я проверял! — Тощий ещё больше вытянул шею, словно хотел, не сходя с места, заглянуть в лицо наблюдающего. — Эй, на что смотришь!
— На кого, — поправил короткий.
Человек не ответил.
С восточного крыла накатили шаги, затихли, стали робко удаляться, снова затихли, и опять, приближаясь, зазвучали громче. Наконец, из коридорчика, где-то на полпути к заснувшему на швабре уборщику, появилась рука, — сначала кисть, затем всё предплечье, но дальше дело не пошло, рука прекратила самоизлечение из-за угла, задвигалась вверх-вниз, укоризненно распрямив указательный палец.
— Что ж вы, гады, не поддержали инициативу? — сказал голос до боли знакомый, и в то же время, чужой до отторжения; курящие переглянулись. — Что ж вы! Ведь как пели до этого, ведь благодетелей народных строили…
— Мы… — сказал упитыш.
— Мы же… — сказал тощий.
Рука сжалась в кулак.
— Вы! Именно вы! Матерей у самих нет? Бабушек? Тёщ, на худой конец? Даже эти крохи трудно накинуть было? Разве это пенсия? А, чмошники пиджачные? Ах да! У ваших полные пакеты, пожизненный паёк!
— Мы… — снова попытался округлый, уже с полминуты ища пепельницу, что стояла под носом — высокая ваза из хрусталя.
Его товарищ справился с появлением обличающей руки немного лучше.
— Мы голосовали! — взвизгнул он. — За поднятие! За стариков! За всё!
— Не трынди, — осадил знакомый/чужой голос.
— За! — подхватил толстый депутат. Он нашёл пепельницу и кинул в неё бычок вместе с полной пачкой.
Рука разжалась и снова сжалась, неприятно поднялась вверх.
— Врёте ведь, крохоборы.
— Никак нет! Закрытое голосование, но мы… со всей совестью…
— Именно! Только «за»! Клянусь!
— И я! Хоть здесь крест… справа налево… слева направо…
Кулак опустился, распушился, качнулся и исчез.
Тощий достал новую сигарету, нервно подкурил и крикнул человеку в конце коридора:
— Хули стоишь! Хули смотришь!
Уборщик не шелохнулся.
С минуту они стояли неподвижно, пялились друг на друга, а округлый депутат, отирая вспотевшую лысину, осторожно наблюдал, чем закончится сцена. Тощий повернулся к нему и с обидой произнёс:
— Это Ленин.
Глаза толстяка разбухли.
— Кто?
— Ленин. Ильич.
— Но он же… на площади…
— Да нет! Бронзовый, что у нас в вестибюле стоит. Шутники долбанные! Кто ж его принёс сюда?! Это дума — или цирк?! Ещё и швабру в руки сунули!
Тут Ильич сделал шаг вперёд, потом ещё два, дальше он уже приближался быстрым шагом, а по бронзовой кепке скользили полоски света. В руке у него была вовсе не швабра.
— Ой…
Лезвие опустилось на лысину и оборвало звук. Ильич молчаливо повернул топор в одну сторону, потом в другую, пока орудие не вышло из расколотого черепа.
Тощий и не думал бежать, точнее, думал, мечтал, но не мог — его ноги оказались трусливее его души. Он смотрел, как статуя поднимает топор, смотрел, вжавшись в стену, притянув к груди колени, колотящейся рукой выискивая в кармане депутатское удостоверение.
— У меня неприкосновенность…
Ответ он получил, хоть и не рассчитывал.
— А у меня топор.
3.
— Принимая лекарства, мы участвуем в большом эксперименте. Что вы можете сказать на это? Спасибо.
Юный зритель сел на место. У мальчика было смущённо-глупое выражение лица, какое бывает у детей на утренниках после оттараторенного наспех стихотворения о январской ночи или скормлённом в неволе орле молодом. Его мать, придумавшая по её мнению лучший вопрос вечера, сидела рядом и наслаждалась этими несколькими секундами эфирной славы. Страх пропустить завтрашний эфир уже начинал терзать её сильное сердце бухгалтера.
Приглашённый на ток-шоу фармацевт поправил на переносице очки в изящной оправе.
— Наш молодой гость, наверное, обобщал, — начал он со строгой, как костюмы президента, улыбкой. — Поступая на рынок, любое лекарство является, так сказать, тёмной лошадкой. Оно проверено и допущено к употреблению, но главный судья — время. Но и здесь наш препарат даст фору антибиотикам других производителей. Двадцать лет исследований — прежде чем появиться на прилавках!
— Двадцать лет? — подхватил ведущий, парень с выверенной до микрона щетиной и панибратской манерой общения с гостями. — Что, серьёзно?
— Серьёзней не бывает, мой друг, — подхватил фармацевт. В павильонном «холодном свете» его лицо отливало желтизной.
— Но слухи, сплетни… Эти смерти в больницах, где перешли на ваш препарат?
— Чушь! Акции конкурентов!
— Значит, «Не-Ай, Не-Ой» абсолютно безопасен?
— Да! Не встать мне с этого места!
В этот момент что-то пошло не так.
Студия притихла. Человек в свитере спускался по проходу между зрительскими рядами, волоча за собой большую металлическую штуковину и громко отстукивая ею каждую ступеньку. Заряженные на аплодисменты зрители, угостившиеся до трансляции халявными сладостями и выдохшейся газировкой, занервничали, подались от прохода, от лязга. Женщина с большим красным лицом вскрикнула, поперхнулась, закашляла, оплевалась.
В помещении режиссёрской бригады быстро признали возмутителя прямого эфира.
— Это же наш светотехник!
— Что у него в руке? Он что, бухой?
— Что он делает?
— Пускайте рекламу!
— Подождите… стойте…
— Это топор!
— Пусть дадут картинку со второй камеры!
— Твою мать! Твою мать! Он его ударил! Он медику грудь топором проломил!
— Камеру! Вы переключили?
— Что… он…
— Что с ведущим? В обмороке? Вы видите, что происходит?
— Он его кромсает на куски… боже…
— Кубарёва?
— Нет… фармацевта… рубит и рубит…
— Боже, боже, боже…
— Кто-нибудь проверьте дверь. И продолжайте пускать в эфир!
— Если он убьёт и Кубарёва — мы обскочим в рейтингах Первый канал! Можно будет дать репортаж с похорон.
— Боже, его голова…
— Не пускай сюда зрителей! Чихал я, что пожарная лестница заблокирована! Пусть выбираются через левое крыло, через машинный зал!
— Какой идиот пустил рекламу! Суки! Бездари!
4.
Начальник убойного отдела полковник Журавлёв третий день сидел на аспирине. Если быть точным, то на детском терапине, но к чему точность, когда постоянно раскалывается голова, к тому же «аспирин» звучит надёжней и серьёзней.
«Топорные дела» всколыхнули город, сунули прессе шило в район копчика. На выходе имелось: три трупа, один калека и два подозреваемых. Только вот что-то не клеилось, не вязалось. Не самая большая беда для следствия, когда есть чьё имя вписать в протокол, но всё-таки…
В 1847 году, после успешного применения хлороформа в медицине, многие почувствовали себя абсолютно счастливыми, мир вокруг казался идеальным: что ещё надо, если уже приручены пар, электричество и эфир? В мире настоящего полковнику Журавлёву требовались другие блага: аспирин, ортопедический матрас и логика.
Первое чудо лежало в ящике стола, второму богу он доверял свой недолгий сон, а вот третья субстанция всё время улетучивалась.
Три дня. Три убийства и потерпевший без конечности.
Директор стройфирмы лежал в больнице. Проведшего ампутацию «хирурга» повязали недалеко от места преступления, на лестничной площадке фирмы. Охрана сбила его с ног, ткнула щетиной в пол, села на дорогой чёрный костюм, а многочисленные свидетели сказали: «Он!». «Он» оказался местным криминальным авторитетом. Вот только орудия резекции при нём не нашли. После ареста авторитета разбила выборочная амнезия, день убийства вымело из его памяти. На допросах он то тряс перстнями и плевался, то впадал в ступор, вздрагивая при упоминании о топоре.
Статую Ильича обнаружили около дубовых дверей думской столовой. Бронзовый вождь словно ожидал открытия, чтобы первым прошмыгнуть к раздаточным лоткам. Это загадочное перемещение не сбило следователей с толку — поиски рядившегося под статую преступника, который на записях камеры наблюдения раскроил головы двух депутатов, продолжились. Безуспешно, но ведь факт движения был налицо, к тому же никто не исключал, что «бронзовый камуфляж» — дело рук одного из задержанных по схожим делам.
