Волчья ягода - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Голубе завтра до петухов еще вставать. Храпит давно, – Лукаша осеклась, видно, решив, что подобные вещи о муже говорить не подобает. – А я… Соскучилась по тебе да по Нютке. Тяжко мне вдали от матушки, от дома.
Аксинья прижала к себе Прасковьину дочь, крепко, словно родственницу. Лукерья бы могла стать ее невесткой, женой Матвейки. Так они сидели какое-то время, вслушиваясь в солекамскую тишь. Казалось, весь город спал.
– Муж сказал тебе, зачем нас в город привез? – Аксинья поправила на груди рубаху. Старая одежа грубого сукна с красной, разлохмаченной временем оторочкой показалась ей бедной и убогой в сравнении с богатым нарядом молодухи.
– У Голубы от меня тайн нет. Хозяин Нютку решил повидать.
– Столько лет не видал, а тут разохотился! Все свадьба твоя виной!
– Аксинья! Не кричи ты на меня, – Лукерья с обидой глядела на гостью, и Аксинья поняла, что забылась в раздражении.
– Прости меня, Лукаша. Сама мысль о встрече со Строгановым лишает меня силы. А если он заберет дочь? Я не смогу помешать ему.
– Не сделает он худого дела. Не такой по нраву, есть у него сердце и жалость.
Аксинья дивилась уверенности Лукашиной. Когда успела она преисполниться восхищением перед Степаном Строгановым? Давно ли позорил ее, терзал на свадьбе своими устами! Лукаша продолжила:
– За эти месяцы он несколько раз приезжал. Его горницу всегда держим наготове – и без предупреждения может пожаловать. Дом-то ему принадлежит, Голуба тут вроде управителя, – Лукаша вздохнула. – И за все время слова плохого не услышала. Он добр, заботлив и…
– Достаточно хвалебных речей слышала я от твоего мужа. Что мне ваши слова? Я сама немало знаю о… Хозяине, – Аксинья с издевкой выговорила слово. – Про ласку он говорил! Про нрав мой!
– Голуба тебе дурного не посоветует. Аксинья, когда приедет Хозяин завтра, поговори ты с ним добром. Не ерепенься, не спорь, не зли его. Я младше тебя, меньше видела, но…
– Умом богаче, – продолжила Аксинья и неожиданно расхохоталась.
Лукерья поддержала ее смех громче, чем следовало в ночи.
Аксинья и ночью терзалась мыслями и дурными предчувствиями, но синеглазый волк, к счастью, не тревожил ее сны. Утро промчалось быстро, словно и не было его. За хлопотами Аксинья не забывала о неотвратимом, о том, что скоро приедет Хозяин. Теперь в ее голове упорно крутилось это словечко, и затмевало привычные имена «Степан», «Строганов», «проклятый».
Помолились, расчесались, умылись, позавтракали, прибрались в горнице. Аксинья нарядила дочь в новую рубаху, подпоясала красно-синей тесьмой. Заплела косу, туго затянув норовистые пряди.
День тянулся бесконечно, и Аксинья напросилась в помощницы Лукаше.
– Как ты одна справляешься, голубушка? – изумлялась Аксинья, обходя вместе с Лукашей ее обширное хозяйство.
Вчерашней девке, а ныне хозяйке большого городского дома приходилось несладко. Две добрые избы, соединенные сенниками, вмещали множество горниц, клетей, повалуш. В одной избе подклет, сложенный из свежих сосновых брусьев, отведен был под товары и хозяйственные принадлежности, ледник. На втором этаже, состоявшем из трех горниц, теплой комнаты с печью, где готовилась еда, бесчисленного множества малых клетушек – кладовых, сенников, переходов, обитали Голуба и Лукерья. В левом крыле располагалась горница Строганова. Ко второй избе пристроены горница, повалуши с кладовыми, в ней же размещали казаков да строгановских людей, когда попутный ветер заносил их в Соль Камскую.
– Я к работе привычная, – улыбалась Лукаша. Не хочу я брать чужих людей, а тем паче женского роду-племени. Слуга есть, и довольно.
К вечеру в четыре руки они готовили добрый ужин, хоть постная пятница и не располагала к пиршеству.
– Хозяин любит поесть сладко да с размахом, – повторяла Лукаша с непонятным восторгом.
Они замешивали пироги, резали добрые, с мужскую ладонь, рыжики, разминали горох, томили репу в печи – для начинки. Со щуки сварили похлебку, сдобренную толокном. Слугу отправили за курицей – Аксинья только вытаращила глаза. Лукаша ловко выпотрошила птицу, вытащила теплые еще внутренности, острым ножом отделила мясо от тонких костей. Ломти курицы вместе с печенью, шейкой, сердцем да пупочком пошли в горшок. Заправленные пряностями, они скоро источили невозможный аромат.
Нюта крутилась на кухне, скребла и полоскала бесчисленные плошки, миски, жаровни, втягивала густой куриный дух.
– Скоромным[75] в пост тешится? – не выдержала Аксинья.
Лукаша лишь развела руки: мол, хозяйская воля – закон.
Чем ближе к вечеру катился день, тем прилежнее Аксинья вслушивалась, всматривалась: не стукнут ли ворота, не раздастся ли низкий, ненавистный голос. Сердце ее билось слишком часто, шея и грудь покрылись испариной, словно на покосе в знойный день.
– А тесто для калачей уже подошло! Растяпа, – Лукерья причитала, да в таких сердцах, словно случилось что-то страшное.
– Да обойдется Хозяин ваш без калачей.
– Успею я, успею, – Лукерья бегала по кухне, словно полоумная.
Аксинья скользнула в горницу, где хранились вещи, вытащила из свертка кувшинчик с тайным снадобьем, остановилась на мгновение. Принимать решение – иль передумать? Она засунула его в рукав – он приятно холодил кожу, настаивал, что решение она приняла верное.
Лукерья замешивала тесто, все личико ее, словно у ребенка, вымазано было в муке, Нюта всыпала муку добрыми горстями, тоненько напевая: «Были бы мука да сито, я сама была бы сыта».
Тайна пышных постных калачей известна на Руси: закваску надо загодя поставить, да в холодном месте выдержать. Мука, соль да вода – у доброй хозяйки еда. Хорошую муку через сито просеять тщательно, тесто вымесить без лени и злого слова, выгадать тот момент, когда жар в печи становится ровным и безмятежным, словно грудь матери.
Аксинья накрывала на стол и разглядывала богатую скатерть с шелковой бахромой. По сине-золотому фону вились цветы и гуляли рыжие звери с гривами, словно у лошадей. Заморские мастерицы душу вложили в полотно, и нельзя было не дивиться чудной вещи. Аксинья расставляла солоницы, уксусницы и перечницы из серебра. Блюда, кубки и ковши, не приличествовавшие постному столу, высились сверкающей горой.
– Ты про ножи да ложки не забудь, – Лукерья освоила повелительный тон, и на миг Аксинья захотела ответить ей резко. Смолчала.
Гостья чистила золой ложки, ножи и чудные маленькие вилы, терла ветошью, сдувала пылинки. Вильцы предназначены были для Строганова: отец его, Максим Яковлевич, привез из Москвы чудный прибор, заведенный Мариной Мнишек. Лжецарица, жена лжецаря, сказывали, на свадебном пиру вонзила вилы в плечо барашка, и бояре ахнули: не иначе сам сатана вложил в руки ее прибор. Строгановы не боялись и
