Волчья ягода - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зачем спросила у Голубы? Она и так знала ответ.
– Он увидеть ее хочет. Дочь она его родная, кровь – не водица.
– Да не дочь она ему! Не дочь! Так и скажи хозяину своему.
– Аксинья, ты ж не глупая. Он своего добьется. Дочь – не дочь… На нее только глянешь и породу сразу увидишь. Глаза те же, повадки, норов – он не слепой.
– Не отдам я дочь ему, не отдам, – Аксинья сглотнула комок. Огромный, словно снежный шар, скатанный детьми на Масленицу.
– Так не забирает он у тебя дочь, ты не бойся, Аксинья. Ты…
– А чего он сюда, в избу мою не приезжает? Слишком бедная она, убогая для такого боярина?
– Времени у него нет. Прислал письмецо, что завтра будет в Соли Камской, потом – в Верхотурье, дальше куда-то поедет. И дочку захотел увидеть. Больше ничего я не знаю.
– Я с вами поеду, – Аксинья посмотрела на Голубу с вызовом.
Она ждала его возражений, возмущений, но мужик лишь кивнул и вышел во двор, оставив хозяйку наедине с хлопотами.
Аксинья в угаре металась по избе, увязывала в тюк небогатые одежонки: красный сарафан дочери, ее потрепанную душегрею, свой летник, латаный-перелатаный. Стянула красный убрус, белесый, потемневший от долгой носки повойник, расплела косы. Темные волосы ее поредели со временем, но цвет свой, насыщенно-каштановый, отливающий богатым соболем, не утратили.
– В город мы поедем! В город мы поедем, – дочь ворвалась в избу, напевая от радости. Голуба успел ее порадовать известием о долгожданном гостевании. – В Соль Камскую, солекамскую-у-у!
– Бурная радость часто в слезы обращается, – сухо сказала Аксинья.
Дочь вздохнула и оборвала свою птичью песню. Все оставшееся время они таскали воду в бадью, мылись, полоскали волосы щелоком, обряжались в худшие одежонки, чтобы в дороге их не жалеть.
Аксинья еще заплетала влажные волосы, когда Голуба затопал на крыльце подбитыми каблуками.
– Собрались? – Заглянул в избу, смущенно опустил глаза, увидев непокрытую голову хозяйки.
– Да, – Нюта уцепилась за его руку, преданно заглядывала в глаза. – Мы к тебе поедем, Голуба?
Аксинья подхватила сверток с одежей и травами (без них ехать она побоялась), оглядела избу так, словно прощалась с ней надолго, прошептала молитву святой Ксении о защите. Она готова к встрече с исчадием дьявольским, Степаном, признанным сыном Максима Строганова.
Подросшие птенцы воробьев, синиц, мелких лесных птах носились в воздухе и наполняли округу трелями и задорными песнями. Солнце только закатилось за верхушки деревьев, и последние его лучи разгоняли тьму.
Нюта уютно устроилась рядом с матерью. Ее длинные ресницы чуть трепетали во сне, платок сбился, каштановые пряди упали на лицо, и Аксинья убрала их, погладив дочерину щеку. Отчего так сжималось ее сердце?
Аксинья смотрела на милое лицо Нюты и вспоминала, через что пришлось ей пройти: дети, которым не суждено было родиться, злость на мужа и безрассудная измена. Она была заклеймена грешницей и прелюбодейкой, потеряла уважение деревенских, но через позор и стыд обрела дочь. Ни тогда, ни сейчас цена не казалась ей большой. Страдания соизмеряются с обретенным счастьем.
Голуба что-то насвистывал себе под нос, с Аксиньей, против обыкновения, не разговаривал. Он дал полную свободу двум молодым меринам, и те резво тянули телегу без усталости и норова. Возле Голубы на деревянном шесте болтался фонарь. Большой, замысловатой работы, он изготовлен был из лучшей слюды. Внутри горела свеча, но мелькавший огонек ее почти не освещал ухабистую дорогу.
Соль Камская, крупный город перед Каменными горами, возник внезапно, еле видимый в ночной непрогляди. Брехали собаки, редкими светлячками мигали фонари или факелы. Мерины прибавили шаг, почуяв родные места. Голуба радостно свистнул, и Нюта проснулась, вздрогнула всем телом, испуганно посмотрела на мать.
– Стой! – Караул у Спасских ворот окрикнул путников. – Кто едет?
– Пантелеймон Голуба, строгановский человек, – он спрыгнул с телеги.
– А, здорово. В темноте и не признал знакомую рожу. – Стражник гыкнул, поднял факел и подошел ближе к телеге.
– Богатым буду, слышь. Разбогатею – тебе деньгу дам, голуба, – Пантелеймон вновь похож стал на себя, шутника и балагура.
– А это что за баба на телеге? У тебя дома есть одна, молодая и пригожая. Жадный ты мужик, вторая-то зачем?
Аксинья открыла уже рот, чтобы ответить наглецу, но Голуба ее опередил:
– В гости к жене моей, подруга, с дочкой своей. Ты разговоры свои прекращай, мне домой надобно.
– Проезжай, – стражник отошел, и телега медленно въехала в Спасские ворота Соли Камской.
Двор Голубы расположен на возвышении, близ левого берега Усолки, возле высокой рассолоподъемной башни. Аксинье места были знакомы, когда-то с отцом, матерью, братом она нередко бывала в гостеприимном доме приятеля отца Акима Ерофеева. Место, где стояли хоромы Строганова, когда-то было пустырем, поросшим бурьяном, а теперь богатая усадьба захватила всю землю, приткнулась к соседним дворам, выпятила свою грудь, словно тетерев на токовище.
Тесовая, выше мужского роста ограда преграждала путь. Голуба потянул за хитроумную щеколду, ворота отворились, и Аксинья с Нютой вошли во двор. Три светильника бросали пляшущие тени на свежий настил. Щенок веселым лаем приветствовал гостей, а навстречу уже спешила Лукерья.
– Умаялись с дороги, славные мои. Баню затопила, постели застелила, самые мягкие для лучших гостей, – Лукерья не говорила – пела.
Вся фигура ее дышала довольством и счастьем, как бывает лишь с молодой женщиной, счастливой в браке. Она стала спокойнее, походка стала плавной, глаза горели, словно светочи посреди ночи.
– Умаялись, Лукаша, с дороги. Твоя правда.
Нюта уснула сразу, залезши с головой под пуховое одеяло. Аксинья расплетала косы, расчесывала их дорогим гребнем, что одолжила ей Лукаша.
Она оглядывала горницу, где их разместили радушные хозяева. Низкие потолки с резными балками. Три богатые иконы в красном углу. Добрый сундук у стены, в нем поместились бы Аксинья с Лукерьей, и еще бы место осталось. Широкая лавка, составленная из двух узких. На полу пестрел ковер цветного войлока, в углу раскинул лапы богатый стул, крытый бархатом, Аксинья впервые такое роскошество увидала. У двери стоял медный шандал[74] с пятью рожками на чудной ноге в виде петушиной лапы. Зажжена была лишь одна свеча, что говорило о рачительности хозяйки.
Добрый дом, городские хоромы свежесрубленные да ладно выкроенные. Не прогадала дочь Прасковьи с замужеством. Сидела-сидела в девках – да отхватила гоголя.
– Не спишь? – хозяйка заглянула в горницу, робко, словно не у себя дома была.
– Заходи, Лукаша. Нюта давно спит, а я все сижу, точно мыши украли сон.
Лукерья, с распущенными по плечам волосами, в
