Волчья ягода - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Степан припомнил из бесконечных рассказов Голубы: у ведьмы познакомился друг с Лукерьей, у нее, окаянной, и стало на душе еще гаже. Научила, поди, девку, как приворожить мужика… Не будет счастья у Голубы! Он чертыхнулся сквозь зубы и поймал на себе недоуменные взгляды.
Улыбалась ведьма лишь тогда, когда к ней подбегала девчушка, маленькая, черт знает скольких лет – в детях Степан не разбирался, с братьями не возился. Дети виделись ему адскими отродьями, которые лишают родителей покоя.
Знахарка спокойно вела разговор, пристойно ела, не делала лишь одного – не поднимала глаза на противоположную сторону стола, не глядела на Степана. Да черт с ней, окаянной бабой. На что ему нужен взгляд бесовских глаз ее?
Строганову становилось все жарче, он стянул с себя парчовый кафтан, подбитый мехом куницы. Стащил шапку. Взъерошил волосы, словно жар шел от них.
– Степан Максимович, на свежий воздух пойдемте. Охолонемся, друг сердечный, – Голуба тащил за собой хозяина, а Строганов и не возражал.
Ударившись лбом о низкую притолоку, Степан выругался и схватился за дверь. Давно с ним такой напасти не было. Хмель обычно не брал его крепкую натуру. Они вышли во двор, несмело тявкнула собака и замолкла, даже она боялась богатых гостей. Голуба в темноте нашел широкую чурку и подкатил ее к хозяину.
– Садись.
– Да я постою, – буркнул тот, прислонившись к черной стене дома.
– Я ж говорю, продышаться надо, – Голуба крякнул и сел на чурку. Он втягивал сырой воздух, гладил свою лысую голову и с усмешкой смотрел на Степана. – Лучше стало, хозяин?
– Да я словно в угаре каком, в чаду… Поеду отсюда, пора, устал что-то.
– Мы только начали пировать да кутить. Ты чего, Степан? Не узнать тебя, друг мой и товарищ. Для меня обида будет. Такое дело, на четвертом десятке свадьбу играть. А ты уезжать собрался!
– Какие меж нами обиды? Ты сам знаешь, брат, рад я за тебя, от всего сердца рад. Не в то горло медовуха пошла.
– Так не медовуха виновата, а баба, что напротив тебя сидит. Все я видел, косишься на нее волком лютым. Ты на дочку лучше погляди, твоя же кровь, глаза твои. Ничего на сердце не свербит?
Степан наклонился к Голубе, подцепил левой рукой ворот его кафтана, выдохнул медовухой в лицо:
– Не твоего ума дело, Голуба. Не лезь ты сюда, целее будешь.
– Ты меня не стращай, Степан Максимович, – Голуба стряхнул с себя левую руку хозяина, словно соринку, и встал рядом: лицо к лицу, грудь к груди.
– А ты чего, брат, такой ретивый стал? Перед женой красуешься?
– Голуба, ты куда пропал? Скучно мне без тебя, – Лукерья появилась неожиданно, схватила под руку Голубу. – Степан Максимович, сладкие пироги к столу принесли, пойдемте. Что на холоде стоять, домового дразнить!
Мужики переглянулись со злостью и соленой досадой, но подчинились ей, словно малые дети заботливой матери.
Пир продолжался долго, еще до полуночи молодые ушли в приготовленную для них холодную клеть, сопровождаемые смелыми песнями:
– Молодым кроватушку застилали,
Да в холодной клети ее застилали,
Голубь голубушку обнимай.
Будет голубушка молвити: «Холодно»,
Ты ее голубушку согревай.
Будет голубушка плакать: «Страшно»,
Ты ее, голубушку, расцелуй.
Потопчи голубушку, не жалей,
Будет жизнь семейная веселей.
Степан мотал осоловелой головой, заводил разговор с Яковом Петухом, еловским старостой, о церкви, свадьбе, о… Он и сам не понимал, про что речь вел, и староста кривил ехидно губы, думая, что презрение к изрядно охмелевшему гостю не будет заметно. Давно бы пора уехать отсюда подальше, да лечь спать в новых солекамских хоромах, но что-то держало Строганова в избе Прасковьи Репиной.
– Девка, эй! Ты, ты, мошка мелкая… Поди сюда, – он развернулся на узкой лавке, задел сапогом старосту, чуть не свернул стол со скатертью и остатками праздничных яств.
Девчушка с волосами цвета сибирского соболя – дочка Аксиньи. Она подошла, но держалась в трех шагах от крупного громкоголосого мужика в нарядном, залитом вином кафтане. Степан подбирал слова, что спросить-то у крохи неразумной?
– Тебя как звать?
– Сусанна, – девчушка выпятила подбородок и прямо встретила его взгляд. Бесстрашная какая!
– А с чего имя такое чудно́е?
– Хорошее у меня имя. По святцам названа, родилась в день поминовения Сусанны Солинской.
– А мать тебя как зовет?
– Нютой называет.
– Нютка, значит. Лучше, куда лучше. А то Сусанна, ишь придумала! Послушай-ка, Нютка…
– Нюта, пошли отсюда, – Аксинья схватила дочь за руку и поволокла ее подальше от стола, подальше от проклятого Строганова и бед, что навлекал он на нее.
– Мамушка, – пищала Нюта, но противиться материной воле не смела.
– Эй, бесова душа, ты что творишь? – Степан поднялся на ноги, покачнулся и гаркнул вслед знахарке так, что содрогнулись девки и бабы, а пес заскулил и забился в самый дальний угол двора.
Аксинья выскочила из избы и бежала так, словно сам Антихрист гнался за ней по пятам. Лишь миновав Еловую, она остановилась, оглянулась и, поняв, что Строганова и следа нет, согнулась и выдохнула весь свой страх наружу, чтобы не бился он в ней, точно птица в ловушке.
– Мамушка, у меня ноги устали, – ныла Нюта. – Ты зачем меня утащила?
– Нечего тебе беседы вести с… – Аксинья споткнулась. – С чужаками.
– Он вроде добрый, ничего худого не спрашивал. Зачем мы ушли со свадьбы?
– Пошли домой, дочь. Напраздновались досыта.
Перед глазами ее два лица стояли, уходить не желали. Григорий и Степан. Муж и любовник. Бедный кузнец и богатый гость.
Апрельский лес окружал их влажной теплой тьмой. Аксинья не видела, но чуяла, как забурлил в деревьях сок, как проснулись под снегом корни и почки, как готовилась природа к очередному благодатному пробуждению. Зима, словно увядшая старая женщина, холодна и бесчувственна, а с таянием снега природа – вечная любовница – преображалась, готовясь к цветению, к оплодотворению Матушки-земли в бесконечных любовных схватках, к появлению на свет бесчисленного множества новых жизней, почек, побегов, долгожданного приплода.
Глава 3
Дочь
1. Страх
Есть в народе присказка – яблочко от яблони недалеко катится. Аксинья глядела на зареванную Рыжую Нюрку Федотову и непрестанно прокручивала поговорку в голове, словно хороводную песню. Анна выросла девкой видной: на голове венец из рыжих волос, в теле пышность и приманка. И
