Волчья ягода - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Муж младше на семь лет, и что с того? Уже не один год минул с их свадьбы, и разница сгладилась меж ними – настоящие муж с женой. И дети появились на свет – свидетельство того, что Бог осенил их своей милостью. А Тошка все не мог простить насильную женитьбу.
Таисия немного помнила о ночи знакомства с Тошкой и Матвейкой. Сестрин муж подшутил над ней, дурищей: напоил хлебным вином, настоянным на какой-то дряни. Таська выпила две кружки и себя потеряла среди криков, огромного костра, разгоряченных парней и девок. Все кружилось перед глазами в неистовом хороводе, и Таськины внутренности горели нестерпимо, и среди круговерти увидала она темные глаза, глубокие-преглубокие, лицо пригожее и родное. Таська пошла к темноглазому парню, расталкивая по сторонам всех, кто вставал на ее пути. Она не замечала шуток, подначек, громкого смеха, шла словно околдованная.
Хлебное вино придало ей бесстыдства: не стала разговоры вести, хихикать, заманивать парня, впилась в его губы, залезла языком в его удивленный рот. Двадцатилетняя вдова Таська давно потеряла ключи от своего замка, и ночные забавы стали для нее делом обычным. Черноглазый тоже времени даром не терял, утащил Таську подальше от людских глаз. Остальное слилось в голове ее в сплошной пот, и крик, и мокрую радость.
Когда она разлепила глаза, безжалостное солнце осветило ее захламленную избу. Черноволосого парня, прижавшегося к ее заду. И еще одного молодца с черной, словно обугленной головой, сидевшего прямо на полу.
Сестра помогла Таське, слепила из ее бабьего срама новую семью. Тошка согласился венчаться с молодой вдовой, но никто из троих так и не смог вспомнить: кто же – Матвейка или Тошка – был с ней в ту ночь.
Таська старалась не вспоминать о тех похабных днях. Было – и прошло. Что грехи старые теребить? Надо вычеркнуть их из памяти своей, простить себя и других, словно и не было ничего. И Матвей, славный орлик, давно сгорел, заживо сгорел в избе Вороновых, земля ему пухом.
Если б Тошка рассуждал, как она, жили бы они в мире и согласии.
А он наказывал ее и себя долгие четыре года.
* * *
– Опять спит, лентяй! Просыпайся давай, – Георгий заскочил в избу и, не заметив Таську, обрушил гнев на своего первенца. – Просыпайся! Мне помощь сыновья нужна! Ржи много в поле, да лентяям нет доли. Мудошлеп! – Он тряс сына, а тот продолжал сладко сопеть.
– Георгий, да пусть поспит. Не будите вы его, – Таисия оторвала от груди Фильку и безо всякого стеснения обратилась к свекру.
Георгий наконец заметил ее и отступился от Тошки.
– И ты, Таисия, здесь… А я… – глаза его из светло-зеленых превратились в совсем темные, совсем как осенний хвойник.
Таська медленно поправила рубаху, завязала тесемки, а свекор все не отрывал от нее взгляд. Он сел рядом с ней на лавку, словно не мог держаться на ногах, устал от привычной работы.
– Сейчас крикну Гошку, чтобы приглядел за малой. Сама помогу в поле, не слабосильная, лучше всякого мужика управлюсь, – Таисия положила дочь в колыбель.
Ноги и руки Фильки упирались в края колыбели, крупная удалась дочь, богатырша – костью да статью в мать пошла.
– Снимать люльку надобно, не помещается внучка, – сказал Георгий. – Иль вы сразу нового внука сварганите?
– Отец, ты чего тут? – забормотал Тошка, выкарабкиваясь из морочного дневного сна.
– Чего я тут? Добудиться тебя пытаюсь, уже голос сорвал, руки от натуги почернели. Гляди! – Георгий разжал крупные кулаки, извозюканные в глинистой земле.
Таисия, не выдержав, зашлась дробным смехом, поглядела восхищенно на свекра: знает меру гневу и шуткам.
– И ты тут? Помолчала бы, – буркнул Тошка и зашарил по лавке в поисках рубахи.
– Вот, – подскочила Таисия. – Заштопала я все, – баба попыталась надеть на мужа рубаху, словно на малого ребенка, засовывала его безвольные после сна руки в широкие рукава.
Тошка выхватил из ее рук рубаху и оттолкнул с такой силой, что она отлетела к стене и чуть не опрокинула поставец с посудой.
– Сын, не обижай Таисию. Сколько тебе говорено! Не ругаться вам надо, а второго сына сообразить, Гаврюшке скучно, брат нужен.
– Сына – с ней? Женил на корове, теперь указывать будешь! – Тошка выскочил из избы, так и не натянув рубаху.
Георгий Заяц и Таська проводили его ошарашенными взглядами. Антон Федотов часто был невоздержан в речах, но сегодня он превзошел самого себя.
– Когда-нибудь устрою я ему трепку. – Георгий тяжело встал. – Спина моя стариковская…
– Я с вами, – заметалась по избе Таська, – помогу, вы ж надорвете хребет.
– Не надо, сам управлюсь, – ответил свекор, и незнакомый гнев звучал в его голове.
Он всегда жалел Таисию, доброта его скрашивала ее тоскливое замужество. Казалось, теперь и Георгий Заяц разозлился на непутевую Таську. Весь мир на нее озлобился. А она не хотела ничего дурного: только жить в любви и согласии, растить детей, любить молодого мужа.
2. Хоромы
В канун Усекновения главы Пророка Иоанна[72] непогода обрушилась на Солекамский уезд. Дождь хлестал по деревьям, кустам, неосторожным головам и плечам, что посмели покинуть теплые избы, вымачивал землю, превращал ее в несъедобную кашу.
Аксинья Ветер мурлыкала под нос:
– Дождик лил-поливал,
И гордыню заливал.
Хляби вы небесные,
Смелые да честные.
Ее ловкие руки перебирали головки лука и чеснока, отскабливали землю, откидывали в сторону подгнившие. Много порченых головок вышло в этом году, хлябкое лето принесло слизней, плесень и тревогу за долгую зиму.
– Мамушка, а когда дождь закончится? – Нюта с неохотой перебирала луковицы. – Измаялась я, дома сидючи.
– Измаялась она! Жалость берет, работы тебе побольше дам – и вся маета пройдет.
– Мамушка!
– Да что ж ты хочешь от меня, неспокойная душа?
– Прогони дождь.
Аксинья расхохоталась.
– Дочь, вот ты и удумала. Ровно маленькая.
Она продолжала свою нудную работу, но смех не желал ее покидать, смачивал глаза слезой, щипал нос, веселил и пугал одновременно.
– Все говорят, что ты…
– Знахарка, ведунья, ворожейка… Много нам, травницам, имен придумали, да только что я могу… Зашептать кровь, снадобье приготовить, рану зашить, ребенка принять. Нюта, ты ли не видишь мои труды?
– А почему
