Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так видит Симона Вейль политическую ситуацию в мире весной 1937 года. Притом нет сомнений, на чьей стороне она вступит в борьбу: конечно, на стороне самых угнетенных из всех угнетаемых. Тех, кто сильнее всего страдает от всех войн. Это ее ближние, которых она хочет любить как себя – ради собственного достоинства и достоинства всех людей. Это ее Страсти. Несмотря на все ее размышления и выводы, этой весной у Вейль есть веские причины полагать, что этот путь для нее только начинается.
V. События (1938–1939)
ВЕЙЛЬ НАХОДИТ БОГА
РЭНД – РЕШЕНИЕ
АРЕНДТ – СВОЕ ПЛЕМЯ
А БОВУАР – СВОЙ ГОЛОС
В тупике
Единственное, что можно спустя десять лет с уверенностью сказать о головных болях Симоны Вейль, – то, что их симптомы находились в пугающем резонансе с политическими событиями того времени. Поздней осенью 1938 года состояние ее здоровья в очередной раз ухудшилось. О преподавании нечего и думать. В ноябре она вместе с родителями приходит на прием к хирургу-онкологу, и перед дверью кабинета у нее случается истерика: «Если он будет рекомендовать операцию, то пусть как можно скорее!»[1] Мать говорит, что такое решение нужно хорошо обдумать. Но терпение Симоны окончательно лопнуло: «Значит, пусть мой мозг дальше разлагается!» Вейль действительно боится потерять рассудок из-за неутихающих головных болей. Такая перспектива наводит ее в это время на мысли о самоубийстве.
В одном из набросков статьи, на который у нее еще хватило сил, она описывает политическую ситуацию под заголовком Беспорядок нашего времени[2]:
Абсолютный дефицит безопасности не идет на пользу душевному здоровью – особенно в случае, когда грозят катастрофы такого масштаба, который совершенно несоразмерен имеющимся ресурсам – интеллекту, силе и смелости.[3]
Кажется, что не осталось никакого выхода; тупик, ведущий к войне, в течение 1938 года с каждым месяцем становится уже. «Аншлюс» Австрии нацистской Германией в марте, вскоре окончательный крах «Народного фронта» Леона Блюма во Франции. В мае новое французское правительство Эдуара Даладье ужесточает законы об иностранцах. В сентябре интербригады в Испании заявляют о самороспуске, но это уже чистая формальность. К этому моменту погибла примерно половина из сорока тысяч бойцов. После летней битвы на Эбро Франко близок к победе. Гитлер тем временем захватывает Судетскую область, что создает риск войны с великими европейскими державами из-за их союзнических обязательств. В последний момент ее снова удается предотвратить с помощью Мюнхенского соглашения[50], заключенного в конце сентября между Германией, Францией, Великобританией и Италией.
В ночь на 10 ноября 1938 года по всей Германии проходят поощряемые государством еврейские погромы – так называемая Хрустальная ночь. Спустя пять дней еще сильнее ухудшается правовое положение немцев, бежавших во Францию. Войска Гитлера тем временем движутся к Праге и создают новую реальность вопреки недавним договоренностям[4].
Вейль пишет в своем наброске статьи, что время конференций окончательно прошло. Вопрос только в том, каким образом и с какой скоростью будет приближаться война: «Ожидание большой катастрофы всё сильнее определяет представления каждого человека о будущем. Будничная работа в ее разнообразных формах более не представляет интереса»[5].
Благодатные звуки
О настроении Вейль, в котором преобладают разочарование и уныние, можно судить по названиям ее немногочисленных эссе этого периода. В них больше нет игривых намеков или повелительного наклонения – эти тексты называются просто Размышления или Медитации[6]. Ей не до интеллектуальной работы. Доктор Кловис Венсан безрезультатно ищет причины ее физических страданий. Но хотя бы опухоли нет. А что касается болеутоляющей терапии, то Вейль уже давно нашла собственные средства.
Освобожденная от преподавания по состоянию здоровья, в 1937–1938 годах Вейль совершает длительные путешествия по Италии, причем ее интересует в основном церковная музыка. Во время пребывания во Флоренции, Болонье или Риме она иногда посещает по три мессы или концерта за день. Когда в церкви поет хор или играет орган, боль отступает на задний план, и у нее появляется чувство возвышения над царством телесного «здесь и сейчас». Как будто там, по ту сторону абсолютной боли, ждет другой мир, готовый ее исцелить.
В апреле 1938 года жажда такого опыта приводит Вейль в бенедиктинское аббатство в Солеме, знаменитое своими григорианскими песнопениями. Они с матерью решили посетить там пасхальные богослужения. За десять дней пребывания в Солеме Симона не пропускает ни одной из многочисленных месс. В 1942 году, оглядываясь назад, она будет вспоминать одну из праздничных церемоний, которая изменила ее жизнь:
У меня сильно болела голова, каждый звук был подобен удару; я приложила огромные усилия, чтобы сосредоточиться, и это позволило мне оставить это страдающее тело позади, в одиночестве, запертым в своем гробу, и испытать чистую радость от красоты пения и поэзии. Этот опыт позволил мне по аналогии понять, что я могу научиться любить божественную любовь на пути страдания. Это было связано и с тем, что представление о Страстях Христовых навсегда укоренилось во мне.[7]
Царство Божие
В сентябре 1935-го уже был случай, когда во время совместного с родителями отпуска ее, ослабленную опытом «фабричного года», похожим образом «тронула вера». Однажды вечером она бродила по улочкам португальской рыбацкой деревни Виана-ду-Каштелу и там неожиданно встретила процессию. В свете полной луны жены рыбаков несли Мадонну на берег бухты, к лодкам. Под впечатлением «явно очень древних песен», как пишет Вейль, она впервые осознала со всей ясностью, что «христианство – идеальная религия для рабов, что рабы просто не могут не принадлежать к этой религии – и я тоже, как одна из них»[8].
Еще более важным был опыт, полученный Вейль летом 1937 года в окрестностях Ассизи, в церкви Санта-Мария-дельи-Анджели – той самой церкви XII века, в которой молился святой Франциск. Единственная посетительница этого «несравненного чуда чистоты», она невольно «впервые в жизни опустилась на колени под впечатлением от чего-то, что было сильнее меня»[9].
Была, таким образом, предыстория. Однако если говорить об отношении Вейль к Богу, до ноября 1938 года она никогда «не рассматривала возможность настоящего контакта <…> здесь, внизу, между человеческим существом и Богом. Наверное, у меня были смутные представления о чем-то подобном, но я никогда не верила по-настоящему»[10].
Кроме погружения в музыку, Вейль с годами освоила еще одну терапевтическую технику
