Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

Этого зрелища Пирошников, воспитанный на строгих законах физики, уже перенести не мог. Водка лилась в стакан снизу вверх, подобно фонтану, и словно примерзала ко дну. Владимир, не помня себя, подбежал к двери на лестницу, распахнул ее и стал выгонять посетителя в шляпе, как муху, размахивая руками и крича: «Кыш! Кыш!» Гость первым делом подхватил стакан, а потом послушно последовал к двери, перелез через притолоку и скрылся в темноте. Пирошников захлопнул дверь и вытер пот со лба.

Возбужденный и решительный, наш доблестный герой рванул дверь в мастерскую, где его глазам открылась следующая картина. В центре комнаты, рядом со скатертью-самобранкой, на которой стояли пустые уже бутылки, располагался граммофон, поблескивающий крутящейся и шипящей пластинкой. Вокруг него танцевали дядюшка с бабкой Нюрой; танцевали, взявшись за руки, как танцуют кадриль, причем бабка Нюра поминутно хихикала в кулачок. Вовтик со своею подругою лежали одетыми на раскладушке и, по всей видимости, спали.

Кирилл лежал на другой, закинув ногу на ногу и закрыв глаза. Наташи и Георгия Романовича в комнате не было.

Пирошников шагнул к граммофону и наступил ногой на пластинку, отчего та крякнула и сломалась.

— Хватит! — сказал молодой человек в ответ на недоуменный дядюшкин взгляд. Дядя Миша горестно махнул рукой и поплелся к выходу, а старушка, пробормотав свое обычное «господи», засуетилась, приводя граммофон в порядок и закрывая его.

— Брось, старик! — раздельно произнес Кирилл, приподнимая голову, которую, впрочем, тут же уронил на подушку. В комнате воцарилась тишина.

Наш блюститель порядка вышел из мастерской, несколько успокоенный проведенной операцией, и направился теперь в кухню. Там приводил себя в порядок дядюшка, который, вывернув шею, сунул лицо под кран, одновременно умываясь и поглощая ртом воду. В углу на бабкином сундуке, распластавшись, лежала какая-то бывшая человеческая фигура, периодически постанывая то ли от удовольствия, то ли по какой другой причине. От нее пахло кислым. Дверь черного хода была распахнута, и на ее пороге маячила тень Наташи, которая разговаривала с кем-то, укрытым в темноте черной лестницы. Внезапно оттуда выдвинулась рука и, схватив Наташу за локоть, потянула к себе, причем девушка сопротивлялась вяло, а голова ее болталась, как у тряпичной куклы. Еще секунда, и Наташа исчезла.

Пирошников бросился к черному ходу и, не раздумывая, переступил порог. Некоторое время глаза его привыкали к темноте, а потом он увидел, что некто, показавшийся ему опять-таки знакомым (уж не Георгий ли Романович), увлекает Наташу вниз по ступенькам. Наташа уже не сопротивлялась, а покорно шла, запрокинув голову, точно в обмороке. Пирошников догнал пару и попытался остановить, ухватив девушку за свободную руку. Похититель Наташи оглянулся, и Пирошников узнал в нем проповедника с черной лестницы, с которым у него вышла недавно стычка. Блеснув в темноте глазами, соперник остановился и после некоторого раздумья двинулся вверх на Пирошникова. Он отодвинул девушку плечом, заслонив от нашего героя, а после в полном молчании расцепил руки Пирошникова и Наташи.

— Мы ведь не рассчитались, не правда ли? — произнес он и вдруг резко ударил молодого человека носком ботинка по голени, отчего Владимир согнулся, но тогда противник двумя руками снизу, сжав кулаки вместе, нанес страшный удар в лицо. Пирошников упал, Наташа вскрикнула, но похититель подхватил ее за спину и снова повлек вниз. Наш герой приподнялся и последовал за ними, поначалу опираясь на руки, почти ползком. Однако гонка продолжалась недолго. Вскоре Пирошников, как и в первый раз, стал испытывать неудобства со стороны потолка, который опускался ниже и ниже. Он бежал, согнувшись, а преследуемые не приближались. На лестнице становилось все темнее, и наш герой заметил, к своему ужасу, что Наташа и ее спутник, в точности как ранее дядюшка с дворничихой, сжимаются, уходя в завитки спирали. Наташа оглянулась, ее маленькое белое лицо с безучастными уже глазами последний раз мелькнуло перед Пирошниковым и пропало навсегда, а наш герой, скрюченный в три погибели, с горящим и саднящим от удара подбородком, остался на месте, ибо далее продолжить путь не мог.

Он отдышался и побрел вверх. Дядюшки в кухне уже не было. Пирошников повернул в коридор, держась рукой за лицо, и зачем-то приоткрыл дверь в комнату Ларисы Павловны. На этот раз комната имела форму вогнутой поверхности, попросту говоря, ямы, в низшей точке которой у столика с горящей свечой, как в гнездышке, располагались Георгий Романович и соседка, причем последняя в том же джемпере и розовых кружевных трусах сидела на коленях специалиста по прозе. Лариса Павловна обернулась и, вынув изо рта сигарету, сказала презрительно:

— Закройте дверь, молодой человек! Вы с ума сошли!

И это было недалеко от истины. Пирошников криво усмехнулся и последовал далее, где был встречен бабкой Нюрой, которая находилась все еще в прекрасном расположении духа. Она поманила нашего героя к себе и, не говоря ни слова, выдвинула верхний ящик комода. Внутренние его стенки оказались оклеенными серебряной бумагой, но интерес был не в этом. Ящик показался Пирошникову слишком уж глубоким, и, подойдя поближе, он заглянул в него, чтобы увидеть дно. Дна наш герой не обнаружил, но зато в конце этой длинной, покрытой серебром прямоугольной трубы ему открылся красочный вид, некая миниатюра, напоминавшая репродукцию какой-то картины Брейгеля-старшего, однако с движущимися фигурками. Фигурки эти в полном молчании предавались веселью: они наливали друг другу вино, чокались, кивали головами, улыбались, падали под стол, снова улыбались, пошатываясь, блевали в сторонке, засыпали, улыбались опять и опять наливали себе вино. Это напоминало вечное движение.

— Старинная вещь. От прабабки досталась, — значительно произнесла старушка и задвинула ящик. — А ты, батюшка, иди-ка спать. Притомился, небось.

Пирошников, и вправду утомленный, вернулся в Наденькину комнату, где при свете ночника нашел одеяло, расстеленное на полу рядом со шкафом, а на одеяле валик от дивана. Наденька уже спала на самом краешке этого самого дивана, лежа в халатике поверх одеяла Толика. Наш герой скинул ботинки и повалился на приготовленную постель.

История Наденьки

Несколько минут Пирошников неподвижно лежал на спине, вонзив взгляд в потолок и заново переживая только что произошедшие события, от которых остались и телесные, так сказать, воспоминания в виде ноющих голени и подбородка. Потом он повернул голову к Наденьке и позвал:

— Наденька, ты спишь?

— Нет, — ответила она, не открывая глаз.

— Наташу куда-то увели. Через черный ход.

— Ты ее любишь? — спросила Наденька после паузы.

— Нет, — ответил наш герой, тоже подумав.

— С кем она ушла?

— Черт его знает! Какой-то алкаш.

— А ты? — спросила Наденька, не меняя позы.

— Что — я?

— Ты не алкаш?

Пирошников обиделся и отвернулся. Этого только не хватало, чтобы его опять начали воспитывать! Господи, как это все надоело! Ведь кто-то, по всей вероятности, живет полно, занимает свое, и только свое место, у него есть дом, близкие люди, работа; этот кто-то выполняет свое прекрасное предназначение — да! да! — а не валяется где-то в чужих домах, на чужом полуда еще с побитой физиономией. Пирошников сел и обхватил руками колени. Тоска, тоска!

— Не обижайся, — сказала Наденька и открыла глаза. — Ты думаешь, тебе одному плохо? А это не так. Вот посмотри: рядышком спит мой сын, а ему даже не снится, что я его мама. Тебе это понятно?

Молодой человек в растерянности взглянул на женщину, ибо слишком неожиданным было ее признание. То есть, конечно, после слов Ларисы Павловны, сказанных во время скандала, можно было кое-что предположить, но, во-первых, слова эти могли быть лживыми, а во-вторых, при чем здесь Толик? Да и по возрасту вряд ли могла Наденька быть его матерью.

А она между тем поднялась с дивана и, отошедши к окну, закурила, выпуская дым в приоткрытую форточку. Пирошников молча ждал продолжения, которое, как он чувствовал, должно было последовать. Наденька выкинула сигарету, не докурив, и подошла к молодому человеку.

— Я тебе расскажу, раз уж заикнулась… Можно? Теперь уж все равно. Надо кому-то рассказать, понимаешь? Давит…

Она уселась на одеяле рядом с Владимиром и в той же позе, положила ладони себе на колени и начала свой рассказ ровным и, казалось, совершенно спокойным и бесстрастным голосом.

А история эта, особенно в первой ее части, была непритязательна, печальна и обыкновенна. Лет семь назад, когда Наденьке было пятнадцать лет, она полюбила. В ту пору она только начала девятый класс, а полюбила, как водится в пятнадцать лет (правда, теперь уже водится и раньше), впервые в жизни. Ах, читатель, далее ты все знаешь сам! Но я все же расскажу, рискуя впасть в банальность, эту историю, тем более что каждый из подобных случаев все ж таки индивидуален, несмотря на удручающую общность конечного результата.