Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

К сожалению, Наташа не открывала глаз, боясь, видимо, слепящего снега, а потому не видела Пирошникова, и он один стремился к ней. Однако из этого мало что получалось. Фигуры Пирошникова и Наташи исполняли какой-то сложный танец, похожий движениями на современный балет или плавание космонавтов в невесомости. Ни разу не удалось Пирошникову коснуться Наташи, и он с горечью наблюдал, как она постепенно удаляется от него и расплывается в снежных пятнах. Еще минута, и нашему герою осталось лишь зрительное воспоминание, которое он заставлял себя поддерживать, но безуспешно, поскольку мельтешение снега быстро рассеяло картину и вновь оставило Пирошникова одного.

Он уже устал сопротивляться метели и бессильно опустил руки, как вдруг снег начал таять и опадать вниз струями дождя, открывая перед Пирошниковым новую страницу сна.

Теперь наш герой стоял на мягкой и влажной траве, а перед ним раскинулся широко до самого горизонта ослепительный солнечный пейзаж с рекой, извивающейся меж холмами и блещущей, как серебряная лента, с лежащими в изгибах реки темно-зелеными лугами, по которым лениво слонялись коровы, очертаниями неведомых континентов на боках напоминая географические карты, со стогами сена, разбросанными небрежной рукой в странном порядке, точно фигуры в неоконченной великанами партии, с синими зубцами елей вдали, подпиливающими небо у самого основания, и дымком лесного костра, похожим на плоскую водоросль, всплывающую к облакам. Короче говоря, картина была идиллическая.

Наш герой пошел босиком по траве, которая приятно щекотала ступни, и вышел на вершину холма. Отсюда к реке спускалась длинная деревянная лестница без перил и старая, с почерневшими от времени ступеньками, части которых не хватало. Пирошников начал спускаться по ней, передвигаясь весьма осторожно, чтобы не поскользнуться на мокрых от дождя досках, и тут же не в мыслях, а где-то в груди, возникло знакомое ощущение, испытанное им уже не однажды. Он вдруг понял, что и эта лестница, такая открытая и доступная, таит в себе опасность, однако отступать было поздно, и наш герой продолжил спуск, считая ступеньки.

Конец лестницы, возле которого лежал плоский белый камень, был виден отчетливо, но в середине ступеньки сливались, образуя ровную, блестящую на вид тропинку. Пирошников достиг сотой ступеньки и оглянулся. Теперь он находился где-то посередине, поскольку и вверх и вниз тянулась дорожка, которая лишь в пределах нескольких метров спереди и сзади была расчленена на ступени, а далее все они сливались в одно. Особенного страха наш герой не испытал, потому как справа и слева его окружали крутые, покрытые травою склоны холма, куда при желании можно было спрыгнуть. Да и небо над головой с брызжущим искрами солнцем, точно приваренным к небосводу электрической дугой, создавало впечатление свободы. Пирошников прекратил считать ступени и двинулся дальше, обозревая окрестность.

По мере его движения перед ним развертывалась картина, скрытая прежде округлым боком холма, а именно небольшая ложбинка, тянущаяся от реки вверх. Там он увидел людей, которые суетились вокруг двух тел, неподвижно лежащих на траве с раскинутыми руками. Одна из фигур была мужская, в плавках, и в ней наш герой, к собственному удивлению, смешанному со страхом, узнал себя. Рядом лежал Толик, а собравшиеся вокруг люди, не прикасаясь к одному и другому, бегали вокруг, переговаривались и производили всяческие жесты.

Среди них находились многие герои нашего повествования, в частности Наденька, Лариса Павловна и Георгий Романович, а также и дядюшка, который неизвестно каким путем попал из ледяной трещины в эти цветущие места.

Пирошников остановился и с неослабным вниманием принялся наблюдать, как дядюшка, махнув в сердцах на кого-то рукою, приблизился к нашему герою, лежащему на траве, и принялся делать искусственное дыхание. Он сводил и разводил руки Пирошникова, которые двигались без всякого сопротивления; вообще вид у молодого человека был безжизненный.

Тут приблизилась к Толику плачущая Наденька и склонилась над ним, точно для поцелуя. На самом же деле она своим дыханием пыталась вернуть мальчика к жизни, а наш герой, стоящий на ступеньках, начал догадываться, что, вероятно, они с Толиком утонули, а теперь вытащены из воды и приводимы в чувство.

Дядюшка работал очень интенсивно, так что покраснел от натуги, а успокоившаяся Лариса Павловна и Старицкий давали ему советы. Однако тот Пирошников никак не оживал, в то время как Толик очнулся и поднял голову. Это движение словно послужило сигналом; во всяком случае, дядя Миша плюс Георгий Романович, схвативши Пирошникова за ноги, поволокли его по траве весьма небрежно в неопределенном направлении. Лариса Павловна в спортивном костюме бежала следом с секундомером в руке, поминутно на него поглядывая. Наденька же, метнувшись за ними, вернулась обратно к Толику, подхватила его в охапку и вновь бросилась за убегающими беглецами. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы наш похищенный герой внезапно не начал подавать признаки жизни, которые выразились в том, что он уцепился пальцами за траву и остановил бег. Дядюшка и Старицкий разом бросили его и сделали вид, что занимаются ловлей бабочек, а это совсем уж было ни к селу ни к городу.

Внезапно Толик вырвался от Наденьки и первым подбежал к Пирошникову, а тот, поднявшись, взял мальчика за руку и побежал с ним к реке. Они вбежали в воду, поднимая миллионы брызг, и понеслись вдоль берега, вскидывая ноги и шлепая ими по мелкой ряби реки, а Наденька смотрела им вслед и прикрывала глаза ладонью.

От этой картины нашего героя, остановившегося на лестнице, отвлекла та же компания, состоящая из соседки, дядюшки и Старицкого, которые появились на вершине холма и с радостными воплями ринулись вниз по ступенькам. Впереди всех бежал дядюшка с одухотворенным лицом, будто намеревающийся сообщить Владимиру приятную весть.

— Володька, это как же? Псих чертов! — кричал дядюшка, и лицо его прыгало, как на экране телевизора при помехах.

— Вы учтите, что они официально не зарегистрированы, — напоминала сзади Лариса Павловна, стараясь сохранять надменный вид, а Георгий Романович летел, едва успевая переставлять ноги, и дышал тяжело.

Пирошников взмахнул руками и отпрыгнул в сторону от лестницы, а отпрыгнув, упал на склон холма и покатился по нему. Все завертелось в его глазах, лестница с находящимися на ней действующими лицами замкнулась в гигантское серое кольцо, а потом исчезла, словно впитавшись в землю. Пирошников достиг основания холма и встал на ноги. Все тело ныло, он бросил взгляд на Наденьку и Толика, которые теперь бежали по воде, также поднимая миллионы брызг, причем того, ожившего Пирошникова с ними не было, но резкая боль заставила его посмотреть на грудь.

Падение с лестницы не прошло даром. Грудь Пирошникова была иссечена тончайшими царапинами, которые на его глазах медленно набухали кровью. Пирошников побрел к воде, чувствуя, как кровь начинает струиться по животу и ногам, капать на землю и стягиваться на солнце в корку. Он видел лишь Толика и Наденьку, которые остановили бег и теперь смотрели на него, но ему вдруг почудилось, что он сейчас должен умереть, и страх смерти сковал его движения. Он был уже в воде, речной песок постепенно втягивал его ступни, а вода поднималась к груди. Струйки дымчатой крови расплывались вокруг, окрашивая воду в розовый цвет. Пирошников последний раз взглянул на Толика с Наденькой и опустился под воду, что немедленно привело к пробуждению.

Что осталось от этого страшного сна, так это действительная сильная боль в груди. Владимир расправил плечи и потер грудь рукой, но боль не проходила. По всей вероятности, он простудился и вот столь прозаическая причина породила дурацкий и кровавый сон, который он только что испытал. Он повернул голову и удостоверился, что Наденька с Толиком благополучно спят на диване, будильник тикает, а рассвет еще не начался.

Пирошников попытался снова заснуть, но сон сбежал окончательно. К тому же тиканье будильника становилось все навязчивей, и наш герой понял, что наступает свойственное ему изредка по ночам состояние, которое он называл рельефностью. Оно всегда приходило внезапно, и тогда каждый звук словно обретал плоть, его можно было пощупать и взвесить, он отдавался в ушах и будил стук сердца, толчки которого слышались так же явственно и весомо. Когда наступала рельефность, мысли выстраивались и будто читались кем-то на ухо — такая в них была отчетливость, а самое главное — они сразу же рождались в словесном одеянии, минуя бесплотную и неясную стадию предчувствий, которая обычно предшествует формулировке.

Это удивительное, я бы сказал, вещее состояние знакомо и автору. Оно бывает редко, но всегда по ночам, в темноте и тишине, когда лежишь под одеялом и тебе кажется, что ты лишен тела, а существует лишь голова, разросшаяся до размеров Вселенной, в которой глухим метрономом отдается стук сердца. Это все равно как закрыть глаза на качелях, только на совершенно бесшумных и плавных качелях, движение которых отзывается под ложечкой тягучей сладостью.