Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

Это удивительное, я бы сказал, вещее состояние знакомо и автору. Оно бывает редко, но всегда по ночам, в темноте и тишине, когда лежишь под одеялом и тебе кажется, что ты лишен тела, а существует лишь голова, разросшаяся до размеров Вселенной, в которой глухим метрономом отдается стук сердца. Это все равно как закрыть глаза на качелях, только на совершенно бесшумных и плавных качелях, движение которых отзывается под ложечкой тягучей сладостью.

Пирошников закрыл глаза и дотронулся рукой, показавшейся ему чужой, до лба. Прикосновение разбилось на осколки, заструилось по телу и проникло внутрь, где его собственный голос начал говорить, сначала тихо, а потом уверенней и громче.

Киргиз

«…Ты проиграл, и нужно начинать все сначала. Сможешь ли ты найти опору, которой не было у тебя все эти годы? И где ее искать? Сможешь ли ты придать смысл своей судьбе, ибо без него жизнь становится жалкой погремушкой, побренчав которой положенный срок, человек уступает ее другому, и тот, другой, так же исступленно и радостно потряхивает ею в воздухе, производя утомительный шум?

Ты должен знать, что поймут тебя немногие. Именно те, которые оглушены грохотом жизни и слышат в нем победные звуки бытия, не занимающегося собственным оправданием, именно те, которые, всегда отдавая должное твоему уму и душе, за твоею спиной смеялись и жалели тебя либо презирали, именно они (а их большинство) останутся убежденными в своей правоте, а ты останешься вечно сомневающимся, хотя будешь прав».

Так начал говорить с собою Пирошников, но тут остановился и прислушался к стуку будильника и понял вдруг отчетливо, что когда-нибудь он умрет. Наш герой представил себя лежащим в земле на глубине двух метров под ее поверхностью, одиноким, холодным и вечным. Он почувствовал всю тяжесть этой земли на груди, на руках, на лице, и ему сделалось страшно. Он подумал, что без него мир не изменится, и это навсегда. Навсегда!.. Такой неотвратимостью повеяло от этого слова, что у Пирошникова дрогнул подбородок и комок подкатился к горлу. Он попытался успокоить себя и вообразить, что когда-нибудь он снова родится и проживет еще одну жизнь, которая удастся лучше и будет интереснее.

«Ах, но это буду уже не я, это будет другой человек, потому что он ничего не вспомнит о моей нынешней жизни и не сможет обрадоваться, что живет снова», — подумал Пирошников.

«…Но если смерть неизбежна, какое значение имеет твоя судьба? Зачем ты мучаешься в поисках выхода? Его попросту нет. Радуйся мгновению и не оглядывайся назад, но и вперед тоже не смотри… Смотри внутрь!

Внутрь? Но и внутрь я не могу смотреть — там мерзко, там натоптано грязными башмаками, почти нет чистого места… Что это там? Ах, любовь!

Любоффь!.. Ты сам разменял ее на двухкопеечные монеты, чтобы обзвонить всех знакомых женщин и каждой сказать одно и то же. И каждая взяла у тебя частичку, и поблагодарила вежливо, и чмокнула губами в трубку, а потом короткие гудки сказали тебе: «Отбой». Любоффь!..

А вот честь лежит в уголке, прикрытая носовым платочком. Сорви его, и она начнет качаться, кланяясь и крича, как заводная кукушка: «Честь имею! Честь имею! Честь имею!»

Скромница-совесть, изогнувшись, как скрипичный ключ, висит на гвоздике и корчит из себя шпагу на пенсии. Когда-то она была отточена, пряма и даже способна на легкие уколы, но ты использовал ее как украшение своего внутреннего «Я», похожего на неприбранную комнату, и вот теперь она ничем не отличается от штампованной пластмассовой собачки с высунутым языком, каких вешают на дверях домашнего туалета.

А где же твоя храбрость? Нет ее. Зато ходят, взявшись за руки, напудренные трусости в шляпках, чертовски привлекательные на вид. Они весьма кокетливы; так и хочется простить им грехи и выдать годовой желтый билет, чтобы не нужно было каждый раз оправдываться обстоятельствами.

Смотри, смотри! Да не закрывай же ты глаз, прошу тебя! Вон там, видишь? Твоя пошлость размазана по стене слоем прогоркшего желтого масла, которое капает, когда ты перегреешься спиртным, и растекается по полу вязкой прозрачной лужей.

Твоя скромность в картонной маске ягненка смущенно ковыряет в носу, но дырочка в маске узкая, и коготь волка не пролезает в нее. Приходится приподнимать маску. Ах, какой пассаж!.. Это не волк, это шакал.

Доброта?.. Ау, где доброта? Она только что пообедала и лениво наблюдает бокс по телевизору, икая и возмущаясь качеством боя. Она добрая, твоя доброта. Она никогда и никому не сделала ничего плохого. Разве этого мало? Она застрахована от несчастных случаев на круглую сумму и теперь ждет конца страховки, надеясь не без основания, что шею себе не сломает.

Прибрать бы здесь, прибрать!..»

Пирошников рывком перевернулся на живот и уткнулся носом в плюшевый валик, служивший ему подушкой. Что ни говорите, а выслушивать такие вещи не очень-то приятно!

«…Что же остается? Остается блистательное Предназначение, но его трудно рассматривать сколько-нибудь серьезно, потому как это блажь чистой воды, наподобие гомеопатических шариков, в которых ничего нет, но которые тем не менее излечивают, если верить, что это так.

Ну так в чем же дело? Поверим, что это так. В чем оно состоит, твое предназначение?

Начнем издалека. Твоя жизнь была когда-то мельчайшей клеткой, начавшей свой путь с удивительной целенаправленностью. Она точно знала, куда должна попасть, где закрепиться и откуда брать необходимые ей вещества. Она была предназначена сделаться человеком, а поэтому, может быть, отсюда нужно вести твое предназначение? Но вот ты появился на свет и стал расти, дергая ножками и ручками, и в это время у тебя имелось также вполне определенное предназначение. Ты был предназначен стать человеком разумным. И ты им стал.

Далее твое предназначение состояло в том, что ты должен был обзавестись так называемой душой. Это очень и очень скользкое понятие — душа. Это не просто способность чувствовать, присущая и ребенку. Способность «мыслить и страдать» — вот что это такое. Страдание рождает мысль, но и мысль рождает страдание. И предназначение души — сделать тебя в конце концов человеком творящим, то есть побеждающим смерть.

Что же ты должен творить?

Душу, только душу.

Ты должен творить ее ежечасно в себе и в других любыми доступными тебе способами, будь то улыбка, взгляд, стих, формула, кленовый лист в руке, помощь слабому или наслаждение трудом. Ты должен творить ее ежечасно, потому что душа — нежное растение и требует постоянного ухода. И если тебе удастся сохранить ее до конца и вдобавок присовокупить к ней еще одну человеческую душу, сотворив и воспитав ее, — что ж, твое предназначение исполнилось.

Указанное очень сложно. Ты должен понять, что ничем не отличаешься от других людей и ничем их не лучше. Ощущаемое тобою предназначение ни на вершок не приподнимает тебя, но лишь указывает путь. Путь этот оказывается в постоянной опасности со стороны жизненных обстоятельств, которые искривляют его, закручивают в немыслимые дуги и даже возвращают к началу.

Необходимо следить за ним и по мере возможности исправлять. На этом пути душа твоя растрачивается и приобретается вновь. Она находится в непрерывном обмене, подобно молекулам над поверхностью воды, которые либо устремляются в пространство, либо пополняют сосуд. Следи за тем, чтобы твоя душа не высохла!

Человек действительно рожден бороться, но будет весьма прискорбно, если он станет бороться за существование, за деньги, за благополучие, за славу, за власть. Он должен бороться за душу и воспитывать дух, и если для этого нужно драться — он должен бить; и если для этого нужно молчать — пускай он не раскроет рта.

Но более всего ты должен бороться с собой…»

Таким образом продолжал размышлять наш герой, и эти размышления укрепляли его и способствовали поднятию духа. Конечно, надо было признать, что состояние души Пирошникова не отвечало пока требованиям, которые он предъявил к ней. Душа была, если можно так выразиться, захламлена и неухожена, но молодой человек почувствовал, что ее чистку нельзя производить в одиночестве. И все события, предшествовавшие нынешней ночи, указывали на необходимость найти точку приложения сил души вовне, не занимаясь излишним самоанализом.

Пирошников вдруг подумал, что встряска, устроенная лестницей, была ему крайне нужна, а понявши это, несколько успокоился, и мысли его переключились на Наденьку. Он понял, что Наденька, может статься, будет нуждаться в его помощи. Подобная мысль была ему приятна, хотя и смутила молодого человека, поскольку он не знал наверное — способен ли он помочь? До сей поры нуждался в помощи он, и она ему оказывалась (квалифицированно или нет — другой вопрос), причем его душа совершенно явственно растрачивалась на преодоление сопротивления лестницы. Теперь же ей предстояла иная деятельность, а следовательно, борьбу с лестницей придется оставить, видимо так.