Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

— Володя, я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю!

Она вновь закусила губу, которая уже было запрыгала, как мячик, и, круто повернувшись на каблуках, исчезла, оставив всех присутствовавших в кухне осмысливать произнесенное.

Подобные поступки молодых девушек приводят меня в замешательство. Ну скажите, зачем требовалось такое объявление? И без него все было ясно. Однако требовалось, должно быть, для Наташи, хотя, я уверен, что признание это не явилось, так сказать, плодом глубоких размышлений, а выскочило сгоряча, что, разумеется, никоим образом не ставит его под сомнение. У нашего героя оно вызвало почему-то лишь соболезнующую гримасу, которой, по счастью, Наташа уже не видела, а Наденька, испуганно взглянув на Пирошникова, который так и стоял, положив руки ей на плечи, отстранилась и отступила на шаг. Удивительно, но соседка никак не прокомментировала Наташиных слов, а лишь пожала плечами и выплыла из кухни, как дредноут. Покачиваясь на его волнах в виде маленьких шлюпок, потянулись следом наши молодые герои. Наступил штиль.

Вакханалия

О дайте мне силы описать то, что произошло далее! Перо мое, как говорили в старину, трепещет в страхе, реплики героев теснятся в голове в своем первозданном виде, то есть без слов, а место действия по-прежнему покрыто дымкой таинственности и неизвестности. Напоминаю читателю, что дело идет к субботнему вечеру, собственно. Он уже и наступил, поскольку в декабре вечер начинается утром, сразу же после завтрака.

Пирошников с Наденькой в целомудренном, я бы сказал, молчании удалились из кухни и первым делом заглянули в мастерскую, где обнаружили дядюшку и Наташу, которые о чем-то беседовали. По всей вероятности, дядюшка успел перехватить расстроенную девушку, порывавшуюся немедленно уйти после своего выступления в кухне, с тем чтобы никогда, никогда сюда не возвращаться. Житейски опытный дядя Миша теперь втолковывал ей, как мне кажется, что ничего страшного не произошло и не следует принимать близко к сердцу слова этой куклы Ларисы Павловны. Как бы там ни было, молодой человек и Наденька не стали тревожить гостей, а повернули назад, Их остановил звонок в квартиру, и Наденька открыла дверь. На пороге стоял Георгий Романович с шарфом, выпирающим из-под отворотов пальто до самого подбородка, и с каким-то продолговатым предметом в руке, завернутым в хрустящую белую бумагу, под которой опытный взгляд Пирошникова определил бутылку вина.

Георгий Романович сделал элегантный полупоклон и, не дожидаясь приглашения, вступил на территорию квартиры.

— Наденька, я думаю, надо отметить начало нового этапа нашей жизни, — сказал он, намекая, должно быть, на отбытие своих вещичек.

— Не обязательно, — холодно ответила Наденька, все еще стоя у раскрытой двери, словно ожидая немедленного ухода Георгия Романовича. Однако он, не смутившись подобным приемом, лишь печально покачал головой и посмотрел на Наденьку мудрым, всепонимающим взглядом.

— Как знаешь, — сказал бывший муж и повторил совсем уже мягко: — Как знаешь…

Он поставил завернутую бутылку на старухин комод и, заложив руки в перчатках за спину, прошелся туда-сюда по коридору. Наденька все стояла у двери и молчала. Молчал и Пирошников, тяготясь неопределенностью, как вдруг на пороге выросла компания из трех человек и с шумом завалилась в квартиру, отчего в прихожей сразу сделалось тесно.

— Жора, подержи мой макинтош! — крикнул один из вошедших, весьма дружески устремляясь к Георгию Романовичу, причем заметно было, что он, как говорится, выпивши и его приятели — парень с девушкой, в которых Пирошников начал уже узнавать ночных посетителей, тоже на взводе.

— Кирилл! Рад, очень рад, — проговорил Георгий Романович, радуясь, по-видимому, не столько Кириллу, сколько перемене разговора, которую он внес с собою. Итак, пришедший Кирилл уже обнимал Старицкого, нависая над ним, поскольку был гораздо выше ростом, а бывший муж снисходительно посмеивался и похлопывал его по спине рукою в перчатке.

— Наденька! Пламенный!.. — обратился Кирилл к Наденьке, оставив Старицкого. — Знакомьтесь, друзья! Это Владимир (при этих словах он огреб своего приятеля в шапке пирожком за шею и смачно поцеловал)… А это… Слушай, Вовтик, как ее зовут? Я забыл.

— Неля ее зовут, — выдавил из себя Вовтик, все еще прижатый щекою к основательно небритой физиономии своего товарища.

— Вот! Неля, — и Кирилл оставил в покое Вовтика и так же шумно поцеловал его приятельницу, причем последняя восприняла это терпеливо. Отпустив и ее, он шагнул к Пирошникову и, хлопнув предварительно того сбоку по плечу, протянул ему руку ладонью кверху. — Кирилл. Кирюха тоже можно.

— Владимир, — сказал наш герой, вкладывая свою руку в ладонь великана и испытывая смущение от того, что он почему-то не может залихватски хлопнуть по ней, как полагалось бы своему парню.

— Слышишь? Тезка твой. Пошли! — скомандовал Кирилл, решительно устремляясь к двери мастерской. — Все за мной!

И все действительно сделали движение вслед за ним, ибо этот шумный человек умел покорять. Он так стремительно ворвался в наше повествование, что я даже не успел описать его наружность. Голова у него была большая, а когда он снял шапку, выяснилось, что коротко постриженная. Полуседой бобрик придавал ему спортивный вид. Он был похож на футбольного тренера лет сорока, а в руках, дополняя впечатление, болталась большая спортивная сумка. Из-под пальто торчал ворот свитера.

Кирилл открыл дверь в мастерскую и свистнул от удивления.

— Народу, что людей, — сказал он. — Ну ничего! Люблю компанию.

Все ввалились в мастерскую, причем последним и не слишком охотно вошел Георгий Романович, спрятавший на всякий случай свою бутылку в карман пальто, чтобы она не мозолила глаза.

— За что же вы так произведение? — спросил Кирилл, указывая на расколотую статую. — Это же шедевр! — И, не ожидая ответа, с размаху поставил на середину комнаты сумку, в которой что-то звякнуло. Расстегнув молнию на сумке, он достал оттуда газету, которую с подчеркнутой тщательностью расстелил на полу. Вслед за этим из сумки стали появляться и занимать свое место на газете бутылки водки и вина.

— Сейчас попьем! Сейчас знатно попьем! — гудел хозяин. — Располагайтесь. Я вчера одну вещичку продал. Купальщица, керамика, потянула полкуска… Эй, дед! — обратился он к дядюшке. — Тащи стаканы!

Дядюшка неожиданно вытянулся по-военному и выразил полную готовность к подчинению. Возникла предпраздничная суматоха, довольно бестолковая, но деятельная. Всем вдруг нашлось занятие, чему способствовали краткие и энергические приказания Кирилла. Были принесены стаканы, вилки, тарелки, а из сумки хозяина комнаты и портфеля тезки Пирошникова появились закуски; раскладушки Пирошникова и дядюшки были придвинуты к расстеленной газете, напоминавшей скатерть-самобранку; поплыли из кухни стулья и табуретки, покачиваясь и перевертываясь в воздухе; Пирошников с Наденькой тоже были втянуты в общий круговорот, лишь Наташа сидела безучастно и пряча взгляд да, пожалуй, Георгий Романович слегка нервничал, ибо были нарушены какие-то его планы.

— Обжили комнатушку, и правильно! — говорил хозяин, весьма профессионально разрезая соленые огурчики и располагая их на тарелке звездочкой. — Пока там Ларка воюет, а вы… Ай да Надюха!

Наташа внезапно поднялась со стула и сделала это так неосторожно, что разговоры смолкли и все невольно оборотились к ней, точно ожидая какого-то заявления. Но бедная девушка сказала только, что ей пора домой, и произнесла сдавленно свое «до свиданья», причем, поскольку оно предназначилось всем, обвела присутствующих взглядом. По всей вероятности, она намеревалась не встретиться глазами с нашим героем, пробежать мимо, не задерживаясь, но по неопытности не смогла, и взгляды их на секунду скрестились. Наташа переменилась в лице и густо покраснела, хотя, ей-богу, причин для этого не было. Отвернувшись, она принялась было искать свою шубку в груде одежды, сваленной в углу гостями, но этому воспрепятствовал Кирилл, который бесцеремонно взял девушку за руку и насильно усадил на тот же стул.

— Никуда! — сказал он, грозя пальцем. — Я здесь хозяин.

И, налив ей первой стакан вина, Кирилл заставил Наташу взять его, а потом наполнил остальные стаканы.

— Не у тех, кто во прах государства поверг, — начал тост хозяин, — лишь у пьяных душа устремляется вверх. Надо пить в понедельник, во вторник, в субботу, в воскресение, в пятницу, в среду, в четверг!

— Правильно! — сказал тезка нашего героя, а его подруга хихикнула. Пирошников выпил свой стакан, сидя рядом с дядюшкой на провалившейся почти до пола раскладушке, отчего он, дядя Миша и сидевший с другой стороны Георгий Романович сползли к середине и оказались тесно прижатыми друг к другу. Странная компания, не правда ли?