Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

Наш герой, отойдя к противоположной стене коридора, разбежался и впрыгнул в комнату, как десантник. Он сделал несколько быстрых шагов и достиг почти середины комнаты, но тут инерция разбега была потеряна, и Пирошников застыл на паркете в неловкой позе, чувствуя, что малейшее движение лишит его равновесия и опрокинет. Проклятые ботинки на коже! Они были хуже коньков на льду и так и норовили со свистом выскользнуть из-под него. Пирошников, не отрывая ступней от пола, попытался изогнуться, чтобы рукою достать угол шкафа, но пальцы его схватили воздух, и он принужден был, чтобы не упасть, опереться ими о паркет, так что в результате встал уже на три точки, свободной рукой балансируя в пространстве.

Лариса Павловна смотрела на эту сцену, сохраняя олимпийское спокойствие. Она переместила свое тело к журнальному столику и закурила, скрестив руки на груди. Наш герой, покрасневший от напряжения, кинул на нее почти умоляющий взгляд, но хозяйка осталась к нему безучастна. Секунда — и Пирошников поехал вниз, ко входу, убыстряя движение, но оставаясь, к счастью, на ногах. Там, в коридоре, он с яростью разбежался вновь и на этот раз добежал до шкафа, где ему удалось сделать передышку. Подумав, наш герой опустился-таки на четвереньки и медленно пополз вверх, не обращая уже внимания на исключительную комичность своего положения. Пальто стесняло его действия, Пирошников вспотел, но упрямо продолжал карабкаться к желанной цели под холодным и внимательным взглядом Ларисы Павловны. Она смотрела на него, как экспериментатор на подопытную человекообразную обезьянку, возможно, даже болея в душе и желая ему удачи, но для чистоты эксперимента помощи не оказывала. Пирошников сопел, больше от злости, но приближался к окну, где в этот момент снова возникло искаженное от сочувствия лицо Наташи. Он достиг батареи отопления и выпрямился, держась за трубу, которая оказалась горячей. Окно нависло над ним всей плоскостью, он двумя пальцами ухватился за тонкую раму форточки, которая торчала внутрь комнаты, и отпустил руку от трубы, переместив вес тела на форточку.

— Осторожно! — вскрикнула Лариса Павловна, но было уже поздно. Форточка с треском оторвалась от рамы, оставшись у Пирошникова в руке, а сам он нелепо дернулся и, опрокинувшись, поехал на спине вниз, снося на своем пути кресла и стулья, об один из которых, конечно же, разбил стекло форточки, осыпав паркет грудой осколков, кои, как льдинки на реке, заскользили к двери, набирая вместе с ним скорость.

С грохотом, ругательствами и под крик Ларисы Павловны наш герой выехал в коридор, сопровождаемый звенящими осколками и прыгающим стулом, и, ударившись с размаху в противоположную стену, упал лицом на рукав своего пальто, закусив его от остервенения.

Ей-богу, так оно все и было, никакого преувеличения здесь нет! Не успел, так сказать, рассеяться дым сражений, как Пирошников, подняв голову, узрел стоящих над ним в молчании Ларису Павловну и дядюшку, уставившегося на него с последней степенью беспокойства; а за спиною дядюшки заметил внушительную фигуру женщины в ватнике и в белом фартуке дворника; где-то на заднем плане маячила и старушка Анна Кондратьевна, молитвенно шевелящая губами. В дополнение ко всему в распахнутую из коридора дверь через секунду влетела запыхавшаяся и растрепанная Наташа с перекошенными чертами лица и тоже устремилась к поверженному телу Пирошникова.

— Вот он, красавец, — сказал дядюшка в полной тишине, заметно качнувшись, а Наташа, верная, бедная, ни в чем не виновная Наташа опустилась над Пирошниковым, как сестра милосердия, расстегивая ему ворот и заглядывая в глаза.

— Что вы уставились, как в цирке! — крикнула она зрителям, чуть не плача, в особенности зло сверкнув глазами в сторону Ларисы Павловны, а потом нежными своими прикосновениями попыталась вернуть к жизни нашего героя. Пирошников глубоко вздохнул и поднялся, осунувшийся, бледный и несчастный.

Черный ход

Теперь представьте, как это выглядело со стороны. Пирошников в расстегнутом пальто, потерпевший очередное, я бы сказал даже, запланированное крушение надежд, но тем не менее потрясенный и растерянный, стоял в центре полукруга, образовавшегося в коридоре квартиры и состоявшего, как я уже упоминал, из Наташи, Ларисы Павловны, дядюшки, дворничихи в белом фартуке и божьей старушки на заднем плане.

Это отдаленно напоминало композицию какого-нибудь передвижника средней руки, в которой каждая фигура долженствует выразить определенный характер и идею. Я не стану перечислять, кто и с каким выражением глядел на нашего героя, поскольку первой свои намерения заявила дворничиха, ибо именно для этого была приведена сюда дядюшкой, уже испытавшим красоты Эрмитажа и Военно-морского музея и даже более того, — успевшим где-то дернуть по маленькой для поднятия духа.

— А вот ты, голубчик, предъяви паспорт, — ласковым басом произнесла женщина в ватнике, глядя на Пирошникова, если можно так выразиться, без душевного волнения.

— Нету, — буркнул наш герой, еще не предполагая всех страшных последствий неимения паспорта.

— Участковому заявлю, что без прописки живешь, — сделала ход дворничиха.

— Заявляйте.

— Хулиганишь, — гнула свое дворничиха с жуткой уверенностью в своих силах. Нашему герою надоел этот разговор как ни к чему не ведущий, и он шагнул за пределы полукруга, направляясь в мастерскую. Дворничиха вперевалку последовала за ним, поплелся туда и дядюшка, ступая с подчеркнутой определенностью; последней двинулась Наташа со страхом на лице, а Лариса Павловна, молча пожав плечами и подобрав с пола стул, затворилась у себя. Бабка Нюра растаяла, как всегда, бесследно.

Вошедши в мастерскую, Пирошников вялым движением скинул с себя пальто и уселся на раскладушку, вперив взгляд свой в пол. Давно не чувствовал наш герой себя таким усталым и разбитым, а тут еще непрошенные помощники, которые, войдя вслед за ним, с интересом наблюдали за его дальнейшими действиями. Когда выяснилось, что Пирошников предпринимать ничего не намерен, а намерен предаться размышлению (именно так показалось посторонним), дядюшка, до сей поры не участвовавший в игре, не утерпел и принялся снова докучать молодому человеку.

— Ну и чего сел? А если она и впрямь участкового позовет? — сказал дядюшка, кивая на дворничиху, которая тут же с готовностью показала, что подобная акция в ее силах. — Вставай, вставай! Пошли…

— Куда вы его? — встрепенулась Наташа, увидев, как дядюшка нежно взял нашего героя за плечи и попытался оторвать его от раскладушки.

— И все, и все… — проговорил дядя Миша, успокаивая защитницу Пирошникова жестом руки. — По лестнице мы не пойдем, верно? Мы пойдем другим путем, — и он рассмеялся, весьма довольный удачным подбором цитаты.

Молодой человек, напоминавший сомнамбулу, так же вяло поднялся и, подталкиваемый дядюшкой, направился к двери. Однако на пути его возникла Наташа с расширенными по-прежнему зрачками, которая, по всей вероятности, самым серьезным образом переживала за Пирошникова. Она встала в дверях, и лицо ее от напряжения посерело. Сейчас она была нехороша собой, и эта потеря контроля над своей мимикой более всего говорила о значительном душевном потрясении.

— Куда ты идешь? — крикнула девушка, задыхаясь. — Возьми себя в руки! Слышишь? Ты тряпка, идиот, что ты со мной делаешь? Ну проснись!

И она, подступив к Пирошникову, быстро и ловко ударила его по щеке и тут же отступила в ужасе, прижимая ладонь к виску. Да, да, вот так, ни за что ни про что она ударила почти незнакомого молодого человека и, естественно, сама этого испугалась. Дворничиха охнула с осуждением, однако наш герой, посмотрев как-то сквозь Наташу, плавным движением отстранил ее и в сопровождении родственника вышел из комнаты.

Видимо, у дяди Миши имелся какой-то план, потому как он весьма целенаправленно потащил Пирошникова в кухню, где их встретила бабка Нюра. Родственник подошел к серой и грязной тряпке, что висела над бабкиным сундуком, и решительно отдернул ее в сторону. Веревка, на которой держалась занавеска, не выдержала и оборвалась, и перед глазами наших героев предстала неопрятного вида дверь, когда-то, по всей видимости, бывшая белой, но теперь потрескавшаяся и со следами копоти. Дядя Миша с той же решительностью отодвинул от двери старухин сундук, причем на полу под ним открылся запыленный и замусоренный прямоугольник, показывающий, что сундук не был отодвигаем со своего места уже давненько, после чего дядюшка, оборотившись к старухе, спросил:

— Где ключ?

— Заколочена она, батюшка, — пролепетала бабка и засуетилась, зачем-то доставая веник и принимаясь подметать обнаружившийся сор.

— Топор! — приказал дядюшка, как хирург на операции.