Сцены частной и общественной жизни животных - Коллектив авторов

– О! – отвечал караульный, – это наша слава! Муравей-патриций, как видите, имеет четыре крыла, он забавляется, наслаждается жизнью и производит на свет детей. Его дело – любовь, наше – труд. Это разделение доказывает, сколь мудра наша чудесная конституция: ведь нельзя забавляться и трудиться одновременно. У нас так заведено: рабочие Муравьи трудятся, а Патриции веселятся[357].

Все Волки – братья

– Быть может, это звание – награда за труд? Вы, например, можете стать Патрицием?

– Еще чего! Конечно, нет, – отвечал рабочий Муравей. – Патриции рождаются Патрициями. Иначе что же здесь было бы чудесного? что необычайного? Впрочем, у Патрициев тоже есть обязанности: они охраняют нашу безопасность, пока мы трудимся, и готовят наши победы.

Муравей-Патриций направился в нашу сторону: все прочие Муравьи бросили свои дела и принялись оказывать ему бессчетные знаки почтения. Я узнал, что обычные, или рабочие, Муравьи не смеют ни обгонять Патриция, ни помещаться перед ним. Рабочие Муравьи не имеют никакой собственности, трудятся без передышки, а кормятся смотря по обстоятельствам; зато пятьсот Патрициев обитают во дворцах, устроенных внутри муравейника, и производят там на свет детей, которыми гордится Муравьиная империя; Букашек для их стола разводят в особых парках. Я даже присутствовал при охоте на Букашек в имении одного Патриция, и зрелище это доставило мне много удовольствия. Невозможно вообразить, как сильно развита у этого народа любовь к потомству и как трепетно он относится к его воспитанию: с каким тщанием рабочие Муравьи причесывают детей, облизывают, моют, призирают и ублажают! с какой величайшей предусмотрительностью они их кормят и предупреждают несчастные случаи, грозящие существам столь нежного возраста. Воспитатели следят за температурой, возвращают воспитанников под крышу, если идет дождь, и выносят на улицу, если светит солнце, их учат работать жвалами, их провожают и наставляют; но стоит им вырасти, и прости-прощай: ни любви, ни ласки. В этой империи наилучшая участь – быть ребенком.

Хотя детки и очень красивы, столь вопиющее неравенство неприятно поразило меня; я счел, что распри парижских Воробьев – сущие пустяки в сравнении с бедственным жребием рабочих Муравьев. Впрочем, Воробей-философ, сами понимаете, не мог на этом остановиться. Следовало понять, каким образом пять сотен Муравьев-счастливцев поддерживают подобное состояние дел. В ту самую минуту, когда я собирался расспросить об этом одного из Патрициев, он поднялся на городскую стену, где уже находились несколько его товарищей, и что-то сказал им на муравьином языке: Патриции тотчас направились в разные концы муравейника. Отовсюду немедля выступили отряды под командой Патрициев. Рабочие Муравьи отплыли кто на соломинках, кто на листьях, кто на ветках. Мне объяснили, что надобно прийти на помощь нескольким рабочим Муравьям, подвергшимся нападению в двух тысячах футов от здешних мест. Пока шла эта экспедиция, два старых Патриция вели беседу следующего содержания:

– Не боится ли Ваше Сиятельство, что большое число народу умрет от голода; всех мы прокормить не сумеем…

– Разве Ваша Светлость не знает, что за морем есть отлично оборудованный муравейник; мы нападем на него, прогоним прочь тамошних жителей и поселим там излишки нашего населения.

Это неправедное насилие оправдано основополагающим принципом Муравьиного правления, в Хартии которого первая статья гласит: «Ступай прочь, а я займу твое место». Вторая статья утверждает, что все, что полезно Муравьиной империи, ей же и принадлежит, а всякий, кто помешает подданным этой империи завладеть приглянувшимся им добром, будет объявлен врагом Муравьиного правительства. Я не осмелился сказать, что эти принципы ничем не отличаются от тех, какие исповедуют воры, и признал, что просветить эту нацию невозможно. Дикие эти правила вошли Муравьям в плоть и кровь. Их экспедиция завершилась на моих глазах. По окончании войны, затеянной ради спасения трех рабочих Муравьев, в дальние края отправили послов с поручением изучить местность, окрестности муравейника, который предстоит захватить, и дух тамошних жителей.

– Здравствуйте, друзья, – сказал Патриций проходившим мимо Муравьям, – как поживаете?

– Простите, мы заняты.

– Что это значит? черт подери, я с вами разговариваю. У вас много зерна, а у нас мало, но зато вам недостает леса, а у нас он в избытке: обменяемся?

– Оставьте нас в покое, мы бережем наше зерно.

– Но вы не имеете права беречь то, что у вас в избытке, если нам именно этого недостает: это противоречит здравому смыслу. Обменяемся.

В ответ на отказ чужих Муравьев Патриций, посчитавший себя оскорбленным, снарядил лист из самых прочных, а на нем команду боевых Муравьев. Патриции объявили, что строптивый муравейник нанес урон муравьиной чести и свободе торговли. Тотчас водная гладь покрылась судами, и на них отплыла половина рабочих Муравьев. После трехдневных маневров несчастные чужеземные Муравьи были вынуждены отступить в глубь своих земель, а муравейник свой оставить посланцам Старой Муравии. Мой собеседник Патриций указал мне на семнадцать муравейников, завоеванных таким образом; Патриции отправляли туда своих детей и те в свой черед становились там Патрициями.

– Вы поступаете очень подло, – сказал я тому Патрицию, который предлагал обменять лес на зерно.

– Я? ни в коем случае, – возразил он. – Я честнейшее создание в мире; но Муравьиное правительство обязано действовать таким образом в интересах рабочего класса. То, что мы предприняли, было направлено исключительно к его пользе. Мы обязаны приносить жертвы отечеству; но нынче я возвращаюсь в свое поместье и буду жить там по правилам добродетели, заповеданной Господом нашему роду.

В самом деле, на первый взгляд он казался милейшим из Муравьев.

Теперь я понимаю, отчего матерью Рима стала Волчица

– Вы все надменные сикофанты![358] – вскричал я.

– Согласен, – кивнул со смехом другой Патриций, – но согласитесь, что это красиво, – и он указал мне на группу Патрициев, которые прогуливались в лучах солнца во всем блеске своего могущества.

– Как же вам удается поддерживать этот противоестественный порядок? – спросил я у него. – Я путешествую для собственного образования и желал бы выяснить, в чем заключается счастье Животных.

– В том, чтобы считать себя счастливыми, – отвечал Патриций. – Так вот, каждый труженик Муравьиной империи убежден в своем превосходстве над всеми другими Муравьями. Спросите их. Все подтвердят вам, что наши муравейники самые прочные, что в какой бы точке земного шара ни очутился Муравей, за обиду, нанесенную ему, отомстит Империя.

– Но от гордыни, насколько мне известно, зерна не родятся…

– На первый взгляд кажется, что вы правы; но вы мыслите, как Воробей. Согласен, у нас не хватает зерна для всех; но никто из здешних жителей не усомнится, что мы заняты его поисками; и пока мы время от времени можем завоевывать очередной муравейник, все будет хорошо.

– А вы не боитесь, что жители других муравейников, прознав о ваших намерениях, составят против вас коалицию?

– О нет. Один из принципов муравьиной политики состоит в том, чтобы дождаться, когда другие муравейники перессорятся между собой, и только после этого напасть на один из них.

– А если они не станут ссориться?

– Ну вот еще, не станут! Дело Патрициев – подкидывать иностранным муравейникам поводы для ссор.

– Таким образом, благополучие Муравьиной империи держится на междоусобных распрях других муравейников?

– Да, почтенный господин Воробей. Вот почему наши труженики так горды тем, что проживают в Муравьиной империи, и с таким чувством запевают во время работы: «Правь, Муравия, морями!..»[359]

– Это, – сказал я себе, покидая остров, – противно Животному закону: упаси меня Господь провозглашать подобные принципы. У этих Муравьев нет ни стыда, ни совести. Что станется с парижскими Воробьями, и без того большими умниками, если какой-нибудь великий Воробей вздумает подчинить их подобному правлению? Кто я такой? Я не просто парижский Воробушек, я объемлю мыслью весь Животный мир. Нет, не так надобно им управлять. Муравьиная система – просто обман, приносящий пользу лишь немногим.

Я удалился, удрученный до глубины души совершенством этого олигархического строя, его дерзким эгоизмом. В пути я повстречал князя Трутня-Медового[360], который летел почти так же быстро, как и я. Я осведомился у него о причине его торопливости: бедняга поведал мне, что желает присутствовать при короновании царицы. Радуясь возможности увидеть такую прекрасную церемонию, я составил компанию этому юному князю, полному иллюзий. Он надеялся стать мужем царицы, ибо происходил из прославленного рода Трутней-Медовых, откуда испокон веков брали мужей для цариц и всегда держали одного наготове, примерно как поджаренного цыпленка для наполеоновских ужинов. Сей князь, все богатство которого сводилось к ярким крыльям, покинул скромный отчий дом, где не было ни цветов, ни меда, и мечтал обрести роскошь, изобилие и почести.