Сцены частной и общественной жизни животных - Коллектив авторов

«Отважный путешественник, скромный натуралист Адам Мармус, пересекший Африку и побывавший в самом ее центре, привез с Лунных гор[322] Зебру, которая решительно опровергает основы зоологии и подтверждает правоту прославленного философа, провозгласившего, к восторгу немецких ученых[323], что все Животные устроены одним и тем же образом. У этой Зебры желтые полоски на черном фоне[324]. Между тем сторонники зоологических классификаций, как известно, стоят на том, что диких Лошадей вороной масти на свете не существует. Ученый Мармус располагает в ближайшее время выпустить прекрасную книгу, в которой объяснит происхождение желтых полосок своей Зебры и тем упрочит собственную славу; книга эта посвящена сравнительной инстинктологии – науке, которую он создал, наблюдая за многими неведомыми Животными в центре Африки. Зебра Мармуса, единственный научный трофей, который ученый смог привезти из опасного путешествия, ходит на манер Жирафы[325]. Следовательно, инстинкты Животных зависят от окружающей среды. Из этого факта, неизвестного науке, вытекает новая теория, имеющая первостепенное значение для зоологии. Г-н Адам Мармус изложит свои идеи в публичной лекции, невзирая на интриги других ученых, которые отказали ему в праве выступить в Ратуше, в зале Святого Иоанна, ибо его открытие грозит положить конец их теориям».

Все газеты, не исключая и степенный «Монитёр»[326], перепечатали эту дерзкую утку. Ученый Париж задумался, а Мармус и его друг тем временем переехали в пристойную гостиницу на улицу Турнона[327]; меня они заперли в конюшню, а ключ забрали себе. Встревоженные ученые послали к ним академика, и тот, явившись во всеоружии своих сочинений, не скрыл, что наша Зебра опасна для фаталистической доктрины барона Серсо. Если инстинкт Животных изменяется вместе с климатом и средой, это не может не произвести революцию в Животном мире. В результате Великий Человек, утверждающий, что принцип жизни один на всех, одержит окончательную победу над хитроумным бароном, полагающим, что каждый разряд устроен по-своему. В таком случае придется признать, что различия между Животными придуманы только для удовольствия коллекционеров. Естественные науки отныне сделаются детской забавой! Выяснится, что Устрица, Коралловый полип, Лев, Зоофит, микроскопические организмы и Человек – все это одно и то же существо с более или менее усовершенствованными органами. Бельгиец Сальтенбек, Фос-ман-Беттен, сэр Фэрнайт, Гобтуссель, ученый датчанин Соттенбах, Кранеберг[328] – все эти любимые ученики французского профессора и сторонники унитарной доктрины возьмут верх над бароном Серсо с его номенклатурами. Никогда еще у двух противных сторон не появлялось такого страшного яблока раздора. За Серсо стояли академики, Университет, легионы профессоров и правительство, поддерживавшее теорию, которая якобы одна-единственная находится в согласии с Библией.

Мармус и его друг были непреклонны. На вопросы академика они отвечали сухим перечнем фактов и изложением своей доктрины. Уходя, академик сказал:

– Господа, между нами: профессор, которого вы поддерживаете, Человек глубокого и смелого ума; не спорю, его система, возможно, объясняет мир, но ее не следует распространять; в интересах науки…

– Скажите лучше, в интересах ученых! – вскричал Мармус.

– Согласен, – отвечал академик. – В интересах ученых необходимо ее подавить в зародыше; ведь, что ни говори, господа, это пантеизм.

– Вы думаете? – осведомился юный журналист.

– Если мы признаём молекулярную аттракцию, значит, мы признаём существование свободной воли и материи, независимой от Господа!

– А разве Господь не мог все устроить по одному и тому же принципу? – спросил Мармус.

– Видите, – шепнул журналист на ухо академику, – он глубиной мысли не уступает Ньютону. Почему бы вам не представить его министру народного просвещения?

– Охотно, – отвечал академик, радуясь возможности завладеть революционной Зеброй.

– Возможно, министру доставит удовольствие первым познакомиться с нашим любопытным Животным, а вы благоволите его сопроводить, – сказал мой хозяин.

– Благодарю вас…

– Министр сможет оценить пользу, которую путешествие г-на Мармуса принесло науке, – продолжал журналист, не давая академику сказать ни слова. – Неужели мой друг даром странствовал по Лунным горам? Вы увидите нашу Зебру, она ходит на манер Жирафы. Что же касается желтых полосок на черном фоне, они – плод тамошней температуры, которая выражается множеством нулей по Фаренгейту и немалым числом нулей по Реомюру.

– Не желаете ли вы вступить в службу по министерству народного просвещения? – спросил академик.

– Хорошенькая карьера! – вскричал журналист, отпрянув.

– О! я имею в виду не тех простофиль, которые только и знают, что выгонять учеников на прогулку, а затем пасти их в дому; нет, вместо того чтобы читать лекции в «Атенее», которые не дают ровно ничего[329], можно занять места на кафедрах, которые дают все: с них открывается путь в Институт[330], в палату депутатов, ко двору, в дирекцию театра или небольшой газеты. В общем, мы это обсудим.

Дело происходило в начале 1831 года; в ту пору министры искали популярности[331]. Академик известил министра народного просвещения, который знал все на свете и даже немножко разбирался в политике, о важности новооткрытого факта для системы барона Серсо. Сей министр, немалый пустосвят (как порой называют чересчур рьяных протестантов), не любил вторжения пантеизма в науку[332]. Меж тем барон Серсо, пустосвят по преимуществу, обвинил великую доктрину зоологического единства в пантеизме, что с его стороны было своего рода любезностью: в науке к слову «пантеист» прибегают, когда не хотят бросаться словом «атеист».

Сторонники системы зоологического единства узнали, что министр собирается навестить драгоценную Зебру, и устрашились соблазна. Тогда повидать славного Мармуса – как именовали его парижские газеты, ловко разогретые до этой блестящей оценки, – пожелал самый пламенный из последователей Великого Человека. Мои хозяева не согласились меня показать. Я еще не умел ходить, как им требовалось, а мои полоски, пожелтевшие в результате безжалостного химического воздействия, отросли еще недостаточно. Ловкие интриганы сумели развязать язык юному философу, и он начертал им грандиозную систему зоологического единства, согласную с величием и простотой Создателя и с тем принципом, какой открыл Ньютон для понимания высших миров. Учитель мой развесил уши, как настоящий Осел.

– Мы в самом центре науки, а наша Зебра там главная, – сказал журналист.

– Моя Зебра, – отвечал Мармус, – уже не Зебра, а факт, животворящий науку.

– Ваша cравнительная инстинктология, – продолжал унитарист, – подтверждает наблюдения ученого лорда Фэрнайта касательно испанских, шотландских и швейцарских Баранов, которые пасутся по-разному, в зависимости от роста травы.

– Да разве продовольствие также не зависит от климатических условий? – вскричал журналист. – Наша Зебра с походкой Жирафы объясняет, отчего невозможно изготовить ни белое масло из Бри в Нормандии, ни желтое масло и нёшательский сыр в Мо[333].

– Вы попали в самую точку! – в восторге вскричал ученик. – Из мелких фактов проистекают великие открытия. В науке все взаимосвязано. Проблема сыров неотделима от проблемы зоологической формы и сравнительной инстинктологии. Инстинкт – это и есть все Животное целиком, как мысль есть средоточие Человека. Если инстинкт изменяется в зависимости от среды, в которой он развивается и действует, ясно, что точно так же обстоит дело с зооном[334], внешней формой, которую принимает жизнь. Повсюду только один принцип, одна форма.

– Один и тот же шаблон для всех существ, – сказал Мармус.

– А раз так, – продолжил ученик, – значит, номенклатуры хороши только для того, чтобы напоминать нам о различиях, но науки они не делают.

– Все это, сударь, – сказал журналист, – есть не что иное, как смертный приговор Позвоночным и Моллюскам, Членистым и Лучевикам, всем, от Млекопитающих до Усоногих, от Безногих до Ракообразных! Отныне ни Иглокожих, ни Сцифоидных, ни Инфузорий! Короче говоря, вы разрушаете все перегородки, изобретенные бароном Серсо! И все сразу сделается таким простым, что в науке не будет никакой необходимости, останется один закон… Но не сомневайтесь, ученые начнут защищаться и прольется еще немало чернил. Несчастное человечество! Нет, ученые не позволят человеку гениальному спокойно разрушить хитроумные труды стольких наблюдателей, запихнувших весь сотворенный мир в склянки! На нас обрушат столько же клевет, сколько уже обрушили на вашего великого философа. А вы ведь помните, что случилось с Иисусом Христом, который провозгласил равенство душ подобно тому, как вы хотите провозгласить единство Животного мира! Подумать нельзя без содрогания. Да, прав был Фонтенель: если вы поймали истину, держите ее покрепче[335].