Утраченный звук. Забытое искусство радиоповествования - Джефф Портер

Для Марроу «крупный план» на радио имел решающее значение, будучи средством преодоления огромного расстояния между континентами, и поэтому ему нравилось думать, что передачи сделают войну в Европе «гораздо ближе к канзасскому фермеру, чем любое официальное сообщение»[270]. Марроу во многом полагался на то, что я называю эффектом близости, не только для преодоления разрыва между Лондоном и Канзасом, но и для воплощения своей идеи радиоэссе. На радио эффект близости — это референциальный жест, который стремится к пространственному приближению к акустическому источнику, чтобы локализовать смысл, как будто язык не справляется с этой задачей. Когда, например, Карл Филлипс приближается к странному жужжащему звуку в «Войне миров», направляя свой микрофон на сферу, он передает смысл события как функцию присутствия звука. «Вы слышите? — спрашивает он у своей аудитории. — Я поднесу микрофон поближе». В звуковом представлении эффект близости — это фокальный маневр, который ставит акустическое означающее выше означаемого.

Никто, — сообщал Марроу в марте 1941 года, — никогда не сможет адекватно описать, каково это — сидеть в Лондоне, когда немецкие бомбы разрываются в воздухе, сотрясают здания и заставляют мерцать огни, а вы слушаете немецкое радио, передающее Вагнера или баварскую народную музыку.

Отчасти поэтому Марроу и его последователи настаивали на важности оперативных передач на Си-би-эс[271]. Радиокомментатор, как правило, был привязан к студии, в его комментариях не было измерения «там». А вот «парни Марроу» находились в полевых условиях, по уши погруженные в разруху войны, совершали боевые вылеты вместе с пилотами RAF, проносясь сквозь воздушные налеты на кабриолетах, уворачиваясь от бомб на крышах домов, наблюдая и слушая «маленьких людей» (как Марроу любил называть простых английских граждан), обещая непосредственный взгляд на осажденный Лондон. Сколь бы наивны они ни были, их вера в прямой доступ к действию была частью их стремления к присутствию, без которого не может быть настоящего понимания. Чтобы знать, что происходит, нужно быть в самой гуще событий. Как говорил Марроу в своих передачах: «Надо пережить вещи, чтобы их понять»[272].

С самого начала Марроу предпринял обдуманные шаги к тому, чтобы создать впечатление оперативности в радиоэссе в стиле Си-би-эс. Оно должно было звучать определенным образом, а именно: оно не должно было звучать как комментарий Кальтенборна, Грэма Свинга или Дороти Томпсон. «Я хочу, чтобы наши передачи, — заявил он, — не были интеллектуальными». Вместо этого они должны быть «приземленными и понятными человеку с улицы»[273]. Репортеры Марроу будут «описывать вещи в выражениях, понятных водителю грузовика, и при этом не оскорблять интеллект профессора»[274]. Цель заключалась в том, чтобы максимально сократить эмоциональную дистанцию между текстом передачи и слушателем[275].

Для этого Марроу фетишизировал репортажи, в которых упоминались конкретные места, что должно было дать американцам понять, что бомбардировка Англии — это не отдаленное событие, не имеющее к ним прямого отношения. Его фирменное начало «Это Лондон», ставшее знаменитым благодаря эмфатическому «это», представляло собой своего рода территориальное притязание от имени Си-би-эс, как будто Англия была новым рубежом, а Марроу — первооткрывателем. Стратегия была столь же убедительной, сколь и успешной[276]. За сравнительно недолгое время Марроу стал воплощать в своих передачах гибнущий Лондон — его даже называли голосом Лондона, словно Марроу физически слился с осажденным городом. Марроу продолжал говорить, и это было доказательством того, что Лондон еще не отброшен в каменный век, как предполагали многие в Америке. Нарративное присутствие Марроу было жизненно важно для этого проекта — обязательством участника-наблюдателя, который мог не только видеть, но и слышать то, что другим было недоступно. Будучи очевидцем разрушения Лондона, Марроу взял на себя обязательство рисковать жизнью, находясь рядом с эпицентром событий, документируя повседневные детали смерти и выживания. Больше, чем любой другой иностранный корреспондент, Марроу полагался на эстетику погружения, в рамках которой радиоэссе заявило о себе не только как новая акустическая форма, но и как наиболее аутентичный жанр для представления Лондона военного времени.

Друзьям и коллегам желание Марроу быть ближе к месту бомбежки представлялось странным. Казалось, он накликивает на себя беду. Его начальник Уильям C. Пэйли считал, что Марроу жаждет смерти, и велел ему избегать боевых вылетов[277]. Влекомый опасностью, в своих передачах Марроу представлял свои приключения в эпицентре событий как обряды посвящения, приближающие его к некой неопределимой реальности, которую, казалось, в раннем сюрреалистическом сиянии войны найти было трудно, особенно во время Странной войны (так называли задержку бомбардировок гражданских лиц):

Вчера днем я стоял у окна гостиницы и смотрел, как немцы бомбят военно-морскую базу в Портленде, в двух-трех милях от нас. Утром я проехал по этой базе и верфи и убедился, что коммюнике Адмиралтейства, сообщавшие о предыдущих бомбардировках, были точными[278].

Если Марроу вносил ясность в умы своих слушателей путем тщательной проверки того, что он видел, то в этих турах по проверке фактов он часто подвергал себя опасности, оказываясь в непосредственной близости от падающих бомб и летящей шрапнели.

Такие эскапады были рискованными, но они также имели успех у слушателей на родине, поскольку смелость Марроу стала неотъемлемой частью его эфирной ипостаси. Марроу — неверующему Фоме в поисках «реального» — требовалось лично убедиться в ущербе, нанесенном немецкими бомбами: он отказывался принимать официальные сообщения за чистую монету. «У меня крестьянский ум», — писал Марроу[279]. На следующей неделе Марроу снова отправился на побережье Англии в поисках бомб, мчась по проселочным дорогам на двухместном кабриолете:

Ущерб, наносимый взрывающейся бомбой окнам в конкретном районе, — штука причудливая. Бомба может взорваться на перекрестке, и взрыв пронесется по двум улицам, разбивая окна на значительном расстоянии, в то время как большие окна в нескольких ярдах от взрывной воронки останутся целыми. Стекло, между прочим, обычно выпадает на улицу, а не вылетает внутрь. В течение последних двух недель я провел немало времени, путешествуя по южному и юго-восточному побережью на открытой машине. Значительная часть времени была проведена в том районе, который журналисты, но не местные жители, называют Адским уголком. В обычных условиях открытую машину использовать не рекомендуется, потому что погода не та, но в нынешнее время полезно иметь возможность смотреть и слушать, когда едешь по дороге[280].

Это и правда было полезно — настолько, что непосредственное наблюдение и слушание стало фирменным методом репортажей Марроу, стилем «с места событий», который отличал его от коллег.

Потому неудивительно, что Марроу не терпел комментариев о Блице издалека[281]. В репортаже от 12