Сокровенная Россия: от Ладоги до Сахалина - Анджей Анджеевич Иконников-Галицкий

башнями, а весь ансамбль предстает в образе сказочного замка… Вблизи, однако, он выглядит строже, формы его оказываются простыми, узнаваемыми: куб, восьмерик, полусфера. Старомосковское основание, на котором прочно обосновались барочные навершия. Их очертания напоминают взлетающую и падающую запись сейсмографа.

По набережной и по улицам вблизи нее разбросаны памятники светской архитектуры: жилые дома, особняки. Аристократ среди них – дом купца Усова. Его строго классицистический, почти петербургский фасад с фронтоном, пилястрами, балконом посередине, казалось бы, стилистически несовместим с многосложной игрой форм Соборного дворища. Но каким-то чудесным образом эти яркие противоположности соединяются в одно панорамное целое, дополняя друг друга.

Церквей в Устюге много, и все они разные, и все они схожи меж собой, как сородичи. Чуть в стороне от берега Сухоны – церковь Вознесения на Торгу 1648 года. В Устюге это самая ранняя сохранившаяся постройка. Она так пестра от кокошников, колонок, псевдозакомар и прочих рельефных деталей, что в глазах рябит. Но эта пестрота – в свойственной Северу черно-белой ахроматической гамме – не утомляет, а бодрит. Такой и должна быть церковь на торговой площади города, протянувшего свои коммерческие нити от Ливерпуля до Аляски!

Самая особенная в Устюге – церковь Симеона Столпника с колокольней. Она и стоит в отдалении, не толпится в центре вместе с остальными. Построенная в середине XVIII века, она тоже – как и сам Устюг – соединила в себе несоединимое: духовность и светскость. Сказать, что она выстроена в стиле барокко, – ничего не сказать. Она представляет собой храм-дворец, в котором традиции русского храмостроительства слились с новшествами гражданской и усадебной архитектуры Петровско-Елизаветинской эпохи.

Поднятая на высокий подклет с торжественной лестницей посередине, она разворачивает перед зрителем свой фасад, украшенный барочным фронтоном и пилястрами. Именно перед зрителем: на нее надо любоваться, ее надо разглядывать, дивиться изгибам ее декора, изразцовым капителям, мелкой расстекловке окон. Над всем этим – три высоко вознесенные главы, уравновешивающие динамику здания своей строгой симметрией: большая – царица – в центре, две одинаковые, как гвардейцы, по бокам.

А рядом – колокольня. И тоже соединяет она в себе духовное со светским, гражданское с церковным. Не то колокольня, не то маяк. Очень похожа она на маячную башню, высящуюся над брегом бескрайнего моря, указывающую путь отважным путешественникам.

Впрочем, все колокольни Устюга напоминают маяки. Еще бы! Ведь великие землепроходцы Семен Дежнёв, Ерофей Хабаров, Владимир Атласов были устюжанами. А на улице Шилова стоит дом купца Шилова, редчайший для российской глубинки памятник усадебного барокко. Его владелец, В. И. Шилов, вместе с земляками-устюжанами осваивал в 1760-х годах Алеутские острова, строил Русскую Америку.

Так в Великом Устюге соединились времена и страны.

Обдорский путь

В своем нижнем течении, простирающемся на тысячу километров от Ханты-Мансийска до Салехарда, Обь – не река. Это огромный, необъемлемый для глаза поток, состоящий из множества русел, рукавов, проток, малых, больших и гигантских, сливающихся и расходящихся в безграничных просторах Севера для того, чтобы, сойдясь окончательно в безбрежье Обской губы, напитать собой белый холод Ледовитого океана. На карте эта могучая вода рисуется в виде множества синих нитей, спутанных так, что только опытный штурман поймет, по какой из них придешь к цели, а какая вынесет на мель или в залом.

За ярославскими и вологодскими лесами, от пересыльного Котласа берет начало Северная железная дорога. 501-я стройка. По грандиозному сталинскому замыслу железная дорога должна была пройти сквозь весь советский Север, соединив Москву и Ленинград с Колымой и Чукоткой. В нечеловеческих условиях Заполярья, на мерзлоте, в тундре работу по этому строительству могли выполнить только зэки. И их погнали сюда – эшелонами, десятками тысяч, на морозы и в пургу, в летние комариные болота, на съедение мошке, на голод и смерть. Сколько здесь их погибло, замерзло под снегом, осталось гнить в неглубоком водянистом слое надмерзлотного грунта – один Бог знает. Во всяком случае, во много раз больше, чем теперь живет на всем этом пространстве живых.

Поезд идет, кажется, уже бесконечно долго среди низкорослых и чахлых березняков, безлюдного, неприютного леса – и вот на восточном краю горизонта появилась туча; но поезд идет и идет, и это уже не туча, а увенчанные снегом горы: Полярный Урал, Камень, как называли его древнерусские первопроходцы. Действительно камень, с миллионолетней недвижностью лежащий меж Европой и Азией. С появлением Уральских гор леса исчезают, сходя на нет в наполненный тихим светом простор тундры. И Север, вливаясь в окно белизной бесконечного полярного дня, берет тебя за сердце, чтобы не отпустить никогда.

Север – это как любовь: сочетание красоты и страха. Жизнь отдельного человека и существование целых народов – как развалины заброшенных лагерных бараков – теряются в его всепоглощающем пространстве.

Не доезжая до Воркуты, поезд поворачивает к востоку и, огибая горы, долго идет вдоль берега полярной реки Усы. Названия станций звучат колдовски: Сыня, Янью, Сивая Маска, Выпью. За станцией Елецкая я увидел то, что показалось мне чудом. Вечер июльского полярного дня, светлый полусумрак, мягкая розовая акварель, переходящая по горизонту с запада на восток, черные безжизненные каменные горы, на северных и затененных изгибах которых лежит снег, немыслимое холмистое безумие тундры, поблескивающее болотами сквозь желтоватый ковер кустарника, речка в голых галечных берегах, безлюдье и беззвучье… И вдруг – в излучине реки, под темным массивом горы – четыре чума, и выбегающий из них дымок, и прислоненные нарты, и собаки.

Коренное население этих мест – ненцы. За Уралом, за Обью с ними соседствуют ханты. Народы немногочисленные: много людей тундра, да и тайга прокормить без ущерба для природы не в состоянии. До недавнего времени эти народы сохраняли традиционный, тысячелетний уклад жизни. Ханты – лесовики, охотники. Ненцы – обитатели тундры. По необъятным тундровым просторам они перегоняли (и перегоняют) стада оленей, в чистейших речках ловили рыбу и тем жили. Олень – исключительно ценное и чистое животное; все от него получаемое – мясо, молоко, шкура – ценно и стоит дорого на мировом рынке (везде, впрочем, кроме России…). Оленьи рога – панты, – те вообще драгоценность, редчайшее лекарственное сырье, природное средство омоложения и здоровья и ценятся в прямом смысле почти на вес золота (и опять везде, кроме как у нас).

Жилище ненца – чум: конус из длинных жердей, обтянутых оленьими шкурами. Жилище очень простое, но обладающее многими достоинствами: чум вместителен, легко переносится с места на место, прекрасно держит тепло и к тому же асептичен благодаря особым свойствам оленьих шкур. Даже и сейчас ненцы, живущие