И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов

– Личный запрет Хозяина пускать к нему кого-либо без его ведома, – холодно ответил один из надзирателей.

Марин уже собиралась возвращаться обратно с ничем, но тут вышел Ларош.

– Пропустите мадемуазель Сеньер, – сказал он повелительно. – Хозяин позволил.

Надзиратели расступились, и Марин радостно прошла вперед.

– Неужели папа разрешил? – спросила она Лароша, идя вместе с ним по внешнему шатру, выполнявшему функции громадной прихожей.

– Нет, месье Сеньер не знает о вашем визите, – ответил он с усмешкой. – Однако я не мог позволить, чтобы вы расстраивались. Уверен, ваш отец будет бесконечно рад вашему визиту.

– Спасибо, Жан, – произнесла Марин и улыбнулась.

Ларош проводил ее до прохода в кабинет Хозяина, а после удалился в свою часть шатра.

Марин прошла в кабинет отца. Сеньер давно занимался привычными делами – возился с бумагами, безостановочно ставя свой автограф на том или ином документе. Подписанный документ сразу же забирал лакей и относил в комнату Лароша, где последний складывал его в специальную коробку, которую потом приносил обратно Сеньеру для проставления печатей. Сеньеру уже было тяжело сразу подписывать и визировать документы, потому и был придуман такой механизм, позволявший одновременно выполнять только одно дело, не напрягаясь и не делая лишних телодвижений.

Увидев дочь, Сеньер сразу отвлекся от работы и вскочил с кресла, чтобы поприветствовать ее.

– Дитя мое, как я рад тебя видеть! – воскликнул он, целуя и обнимая Марин. – Долго мы с тобой не виделись, и мать не рассказывала о твоих делах. Проходи же, давай присядем.

Они сели на обитый кожей диван слева от рабочего стола. Рядом с диваном стоял большой комод, о который Сеньер оперся, чтобы аккуратно сесть. Сидя прямо напротив отца, Марин получила возможность впервые за несколько недель подробно осмотреть его лицо. Без сожаления не могла она этого делать, потому что выглядел ее отец паршиво. Голова, казалось, не была отделима от шеи, поскольку шея распухла и стала соразмерна с диаметром головы. Чрезмерная одышка, выдававшая его слабость, а также слабевший и хриплый голос не так сильно изумляли Марин, как заплывшее лицо нездорового красно-белого цвета, тусклые безумные глаза, в которых мерцал страшный черный огонь, означавший не жизнь, а смерть. Руки, которыми Сеньер прикасался к Марин, распухли до чудовищных размеров и постоянно потели, что причиняло неудобства как самому Сеньеру, так и Марин. Усы и бородка смотрелись на лице совершенно нелепо, поскольку не вписывались в увеличившиеся пропорции, да и Сеньер, похоже, перестал за ними ухаживать с тем усердием, с которым делал это даже месяцем ранее. Вроде бы человек, испытывая тяжелый стресс и серьезно хворая (а Сеньер, очевидно, испытывал стресс и хворал, причем очень серьезно), должен терять аппетит и, следовательно, за этим должен терять вес, однако Сеньер не думал даже прекращать есть и пить, а болезни поспособствовали нарушению обмена веществ, из-за чего его начало разносить в ширину в катастрофических масштабах и в очень ранние сроки. Сюртук еле налазил на его тело, туфли пришлось наспех переделывать, дабы хоть на немного увеличить их размер, потому что при сохранившемся размере ноги сами ноги постоянно опухали и не могли влезть в туфли. И вот, видя все это, Марин, которую едва ли теперь можно было признать в качестве дочери Пьера Сеньера, потому что внешне они настолько теперь отличались, что даже черноволосая Ирэн считалась бы близняшкой собственной дочери, нежели Сеньер, в молодости бывший как раз златоволосым красавцем, считался б ей хотя бы дедом, готова была разрыдаться прямо перед ним, но сдержалась и крепко схватила его за руку.

– С тобой все в порядке, папа? – слегка дрожащим голоском спросила Марин.

– Разумеется, дитя мое! – хрипло воскликнул Сеньер. – Разве может быть иначе? Ты пришла ко мне, а значит, все просто великолепно!

Он указал лакею на выход, и тот быстро убежал, оставив их вдвоем.

– Надеюсь, я не сильно потревожила тебя, – промолвила Марин.

– Да что ты! Я только бумажками в последнее время и занимаюсь. Полчаса назад отправил письмо Его Величеству относительно нашего прибытия в столицу. Надеюсь, он гневаться не будет, поскольку нам придется задержаться здесь ненадолго. Обстоятельство неприятное, но работа должна быть выполнена в срок.

– Какая работа, папа? – взволновано спросила Марин.

Сеньер на три секунды зажмурил глаза, после чего распахнул их и пристально посмотрел на дочь. Той стало неуютно от взгляда отца, но она повторила его движение.

– Не беспокойся об этом, дитя мое, – произнес Сеньер и леконько похлопал Марин по руке. – Это не должно тебя волновать, ведь бумажная работа – самая нудная, но и самая важная.

Не в силах больше просто смотреть на слабевшего отца, Марин сказала:

– Папа! Нет терпенья больше! Меня пугает твой вид, пугают многочисленные опухоли на твоем теле, пугает твой ослабший голос, твои глаза, в которые невозможно больше смотреть без страха и сожаления.

Сеньер не придал значения словам дочери и ответил в своеобразном шутливом тоне:

– А вот к чему, собственно, бумажная работа и приводит, ха-ха! Не то, что ты – как только прибудем в Париж, ты будешь часами проводить время в парках, садах и на набережных. Осталось совсем немного потерпеть. Я ведь не просто так тут подыхаю, хах! Все для того, чтобы цирк процветал, чтобы ты, мое сокровище, была счастлива!

Сеньер поцеловал Марин в лоб и усмехнулся, а та вскочила с дивана и обеспокоенно произнесла:

– Как же ты не понимаешь, папа! Дело не во мне, дело в тебе!

– Что ты такое говоришь, дитя мое? – недоумевал Сеньер, продолжая слабо улыбаться и подкручивать усы.

– Ты устал, ты ослаб, тебе отдых необходим так же, как опиум, от которого ты зависим! Если ты продолжишь губить себя, то не проживешь и года! Я не хочу тебя потерять!

Сеньер поднялся с дивана и подошел к Марин. Та вцепилась в отца и по ее щекам потекли редкие слезинки. Голос у Марин готов был сорваться в любую секунду, нервы напряглись, как гитарные струны. Сеньер прижал дочь к себе и прошептал ей на ушко:

– Не переживай, дитя мое, не надо так печалиться из-за меня. Я давно не молод, столько лет, сколько прожил я, живут единицы при таком уровне напряжения. Разумеется, когда мы приедем в столицу, я немного отдохну, это даже не обсуждается. Мы прогуляемся по лесу де Венсен, по саду Тюильри!

Марин поняла, что отец либо не понимает, либо делает вид, что понимает по-своему ее слова. Отстранившись от отца, она отошла к большому книжному шкафу, а Сеньер