И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов

– Ты правильно сделала, что подошла к шкафу, – отметил Сеньер, указывая пальцем на одну из полок, – там появилось несколько новых книжек, которые твоему пытливому уму очень понравятся. Возьми, будет, что почитать на досуге, а то читаешь одного Бальзака.

Марин развернулась к отцу и с горечью промолвила:

– Ты меня не понял, папа…

– Прости? – переспросил Сеньер. – Не понял? А что я должен был понять?

– Я прошу тебя уйти на пенсию, папа! – вырвалось из уст Марин отчаянным криком. – Не когда-нибудь, не в Париже, не на какое-то время, а сейчас! Пока мы находимся в Шартре, прошу, умоляю тебя, уйди на отдых, которого ты заслужил, как никто другой в этом, как мне давно кажется, проклятом цирке!

Сеньер уставился на Марин с ошарашенным видом и выпученными глазами. Марин же тяжело и быстро дышала, практически не моргая, боясь реакции отца.

– Ты хоть понимаешь, чего сейчас нагородила? – спросил Сеньер, отведя взгляд и налив себе стакан воды. – Ты предлагаешь мне навсегда оставить руководство цирком, правильно я понял?

– Именно так, отец, – строго ответила Марин.

Сеньер недовольно фыркнул и осушил наполненный стакан.

– Не следует беспокоиться тебе обо мне, дитя мое, – произнес он недовольно. – Будет еще время, когда я уйду на покой. Но только не сейчас…

– Думаешь, я ничего не замечаю? Думаешь, не вижу, что происходит? Не нужно бояться самого себя, отец. Если ты не уйдешь сейчас – потом будет поздно. Ты думаешь, императору понравится, когда его будет встречать растолстевший и еле держащийся на ногах больной человек? При этом вы ровесники, отец!

– Что за слова из тебя исходят? Как ты можешь так обо мне говорить?

– Могу, отец! И буду говорить, потому что нет сил терпеть весь происходящий ужас! Ты даже не можешь адекватно реагировать на возникающие проблемы! Взять ту же стачку, которая возникла не на пустом месте ведь. Не просто так более чем тысяче сотрудников пришлось окружить тебя и твою свиту, чтобы до тебя докричаться. Но ты их не слушаешь, ты игнорируешь стачку, а из-за этого страдают абсолютно все. Они хотят только одного – чтобы ты ушел на покой, тихо и мирно, без крови и насилия. Прошу тебя, сделай это хотя бы ради меня, отец!

– Не лезь в дела, которые тебя не касаются и в которых ты ничего не смыслишь!

Сеньер гневно вскрикнул и ударил кулаком по столу, от чего тот задребезжал и задрожал. Задрожала и Марин, испугавшаяся последовавшей реакции отца. Снаружи усилился ветер, стало еще темнее, послышались первые раскаты грома вдалеке. В шатре сохранялся свет благодаря многочисленным светильникам, висевшим и стоявшим повсюду, поскольку Сеньер не выносил натурального света и всегда держал оконные проемы зашторенными. Перед приходом Марин их раскрыли, но к тому времени уже начало темнеть, так что нужды тушить светильники не возникло. Тени Марин и Пьера Сеньеров будто пытались устрашить одна другую, но пока все решалось посредством действий самих владельцев теней. Марин отошла чуть дальше, предположив возможные дальнейшия действия отца. И вправду, тот встал из-за стола и продолжил кричать на дочь:

– Я все понял! Ты попала под гнилое влияние этих поганых стачечников, моих рабов, посмевших восстать против своего Хозяина! То-то я слышу, что их бессмысленные и нахальные речи слишком похожи на твои. Но они тебе не ровня, Марин, пойми же это, наконец! Они воспользуются тобой и выбросят на улицу, если не сделают такой же рабыней. У них нет совести, нет чести, нет чувства верности. Ими можно управлять лишь через страх.

– Значит, я уже рабыня, – произнесла Марин испуганно. – Но не их, а твоя…

Снова не сдержав подступивший гнев, Сеньер швырнул графин, наполненный водой, в книжный шкаф, рядом с которым стояла Марин. Та не пострадала, но несколько осколков в нее попало, отскочив от одежды, а часть воды намочила ей сапоги.

– Да как ты смеешь… – прошипел Сеньер. – Все, с меня хватит. Завтра же ты собираешься и со своей матерью убираешься отсюда в Париж, иначе безвозвратно заразишься этой свободолюбской чумой. Ну а тех предателей, посмевших оказать на тебя столь разрушительное влияние, тех рабов, захотевших поиграть в революцию и посеявших в твою чистую душу грязное семя ненависти к собственному отцу, – я накажу со всей строгостью и справедливостью. Казнь ублюдка Бризе покажется им божьей отрадой. А они…они будут страдать!

– Господи, папа, остановись! – воскликнула Марин и топнула ногой от бессилия. – Ты по-настоящему помешался на своей псевдо-теории о рабах и хозяевах! Нет, даже не я твоя рабыня, не все наши сотрудники, нет. Ты сам давно стал рабом собственного больного разума. Ты обезумел, отец! Тебя все боятся не потому, что признают в тебе Хозяина, а потому, что боятся твоих садистских наказаний!

Марин зарыдала, а Сеньер, пребывая в абсолютном бешенстве, набросился на нее со всей силы ударил ее по лицу, отбросив к книжному шкафу, благодаря чему Марин не упала на пол. Из разбитой губы ее потекла струйка светлой крови.

– Как ты смеешь, черт тебя подери!? – объятый безумным гневом, рычал Сеньер. – Я дал тебе жизнь, дал тебе все, а ты смеешь меня в чем-то обвинять?! Убирайся с глаз моих, иначе я не остановлюсь! Вон!!!

Сеньер отошел обратно к столу, яростно пнул кресло и оперся об него, дабы не упасть. Он прерывисто и надсадно дышал, обдавая пламенным воздухом толстую мокрую шею. Волосы как у него, так и у Марин растрепались в разные стороны. Все лакеи попрятались по каморкам, страшась пошевельнуться. Ларош, находившийся в соседней комнате, с ужасом слушал все, но боялся выйти к ним. Он бы мог спокойно остановить конфликт, но он надеялся на сразу несколько возможных вариантов завершения ссоры, да и к тому же чудовищно боялся Сеньера, впавшего в берсеркерскую ярость. Слова дочери настолько сильно подействовали на его психику, что остановить его, казалось, было в данный момент невозможно.

Марин, отдышавшись, но не переставая плакать, с разбитой губой выпрямилась и гордым голосом сказала:

– Тогда только убив меня, ты сможешь что-либо сделать с людьми, которых я считаю друзьями. Я никуда не уйду и не поеду, с меня хватит быть твоей фарфоровой куклой.

Рассчитывая, что отец под давлением чувств остановится и согласится с ее доводами, Марин подошла чуть ближе. Сеньер мельком взглянул на нее, после чего достал из нижнего ящика стола револьвер, проверил наличие пуль в барабане и положил его на стол.

– Нет, отец, – добродушно промолвила Марин, подходя ближе, – ты не сможешь этого сделать. Ты не убьешь свою единственную дочь,