И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Печально вздохнув, Марин произнесла:
– Что же происходит… Никогда бы не подумала, что до такого дойдет, что внутри веселого и доброго цирка начнется настоящая война. Что же будет с моим отцом, Омар?
Омар взял обе руки Марин и нежно поцеловал их.
– Мы постараемся сохранить ему жизнь, – сказал он. – Его смерти мало кто хочет. Когда мы доберемся до него – потребуем отставки с должности директора и отказа от владения цирком. Когда он перепишет на тебя право владения и распоряжения цирком, он будет свободен.
– А если он не захочет?
Видя, что Марин едва сдерживает слезы, Омар поспешил ее успокоить:
– Иного варианта мы не обдумывали, так что волноваться не надо. Я не хочу видеть тебя такой, не надо.
– Я очень надеюсь на мирный исход. Однако вижу, что происходит с отцом, и понимаю, что вряд ли он отступит от своей позиции и примет вашу. Он всегда был таким, всегда слушал только себя, но теперь, похоже, разум совсем оставил его. Отец серьезно болен, как эмоционально, так и физически, Омар. Ему нужна помощь, нужен отдых в тишине и покое. Но каждый раз, когда ему об этом пытаются сказать, он впадает в безудержную ярость, готовый разорвать кого угодно. Он не хочет признавать собственной слабости, не желает принимать помощь даже от семьи. Это горько и страшно…
Омар обнял Марин и поцеловал в лоб. Марин не плакала, но отчаянно хотела. Слезы не текли, но ощущение, что вот-вот из глаз вырвется соленый водопад, не покидало Марин.
– Расскажи, каким был твой отец десять лет назад, – сказал Омар, продолжая обнимать Марин.
– Он был светлым, ярким, веселым, – начала Марин. – Никогда я не видела его без улыбки, никогда не слышала его крика. Взгляд его серых глаз внушал вселенскую мудрость, а не бесконечный страх. Вокруг глаз не было громадных черных пятен, лицо не казалось мертвецки-пугающим, а голос не звучал, как из могилы. Когда он праздновал пятидесятилетие – повсюду звучали музыка, смех, все танцевали и веселились. Сам отец танцевал на манеже Большого шапито с мамой, буквально разрывался от смеха. Даже уродцев допустили к всеобщему торжеству. А десять лет спустя, когда праздновали его шестидесятилетие два года назад, – все было совсем по-другому. Было похоже на императорскую коронацию в Аду: повсюду фанфары, страшные оркестровые кантаты, симфонии; вместо танцев, смеха и радости были жуткие обряды поклонения, вознесения молитв отцу. Уродцы служили в качестве шутов, над которыми все потешались. Лорды, словно свита, окружили отца и лебезили перед ним. Казалось, что я попала тогда в другой мир, что моим отцом на один день стал Папа Борджиа – такой же кичливый, жестокий, самодовольный и бесчеловечный Хозяин…
– Он так за десять лет изменился? – изумленно спросил Омар.
– Поначалу я думала, что да, – сказала Марин. – Однако недавно до меня дошло, что он всегда был таким. Общаясь с многими сотрудниками, я узнала, что пока я была маленькой и сидела в золотой клетке без права выхода даже за пределы своего шатра или вагона, – в цирке творились жуткие вещи. Как и сейчас, тогда существовало деление на классы, и сотрудники четвертого и третьего классов жили так же плохо, как и сейчас. Безымянный палач орудовал тогда с таким же рвением, как и сейчас. Но тогда отец умел держать все в своих огненных руках, контролировал настроения сотрудников, а потому обладал непререкаемым авторитетом. Как только начало подводить здоровье, как только вокруг отца собрались гадюки, искавшие выгоду лишь для себя, – власть начала ускользать из рук отца. Он стал бояться. И этот его страх перерос в одержимость. Я жила в иллюзии, что мой отец самый добрый и веселый на свете, что он создал цирк для того, чтобы радовать простых людей и приносить в мир смех и свет. На деле же оказалось, что цирк – превосходнейший источник дохода, лучше которого только золотые шахты в Новом Свете.
– О богатствах твоего отца и его окружения я наслышан…
– Он миллионер, Омар. На его счетах в нескольких банках хранится только ценных бумаг на десятки миллионов франков. Не удивлюсь, если окажется, что он вообще самый богатый человек в мире. И потому он будет цепляться за эти деньги до последнего.
– Поверь мне, Марин, – произнес Омар, – никому из нас не нужны деньги твоего отца и твоей семьи. Нам нужна свобода, больше ничего. Ни я, ни Апель…
– Апельсиновый клуб?
– …Да, откуда тебе известно?
– Мартин проболтался как-то. Название вполне оправдано, отец действительно терпеть не может апельсины…
– Господи, так это правда, – Омар рассмеялся, а вслед за ним и Марин. – Значит, все-таки Алекс не просто так его так обозвал, а я отказывался верить!
– Алекс? Ваш лидер – Моррейн?
– Да, с самого начала именно он руководит всем движением, – с некоторой долей гордости ответил Омар. – Без него нам бы не удалось достичь таких успехов.
– То есть он…не ожидала, что это будет он…
– А кого ты предполагала в роли лидера?
– Ну…вообще либо тебя, либо Альфонса Лорнау. Ты намного мужественней Алекса! Он вообще доверия не вызывает у меня.
– Я поначалу тоже относился к нему с опаской. Но спустя время увидел в нем человека, действительно ратующего за счастье сотрудников цирка.
– Хорошо, раз ты доверяешь ему, то и я доверюсь.
Наступило молчание. Им хотелось просто быть вместе и молчать. Они то глядели друг на друга, то устремляли взгляды вверх. Посмотрев на чистое голубое небо еще несколько минут, Омар и Марин приготовились расстаться.
– Будь очень осторожна, – строго сказал Омар и еще раз поцеловал Марин в лоб. – Пусть нам и не быть вместе, я хочу знать, что ты счастлива, и что ты в порядке.
– Омар, больше всего на свете я хочу быть с тобой, – сказала Марин и слабо улыбнулась, – но такова жизнь… Береги себя… Как скоро мы снова встретимся?
– Если не произойдет серьезных отступлений от плана, то уже завтра. Но еще раз предупреждаю – будь готова ко всему.
– Я готова, Омар, не надо меня учить.
Еще раз обнявшись, Омар и Марин так же аккуратно разминулись, как и встретились.
Два дня до католической Пасхи. У людей горячо верующих наступает время религиозной хандры, которое в день Воскресения Христова сменяется благоговейным трепетом перед Господом. Обычно религиозные люди стараются перед главнейшим христианским праздником искупить совершенные грехи, совершить как можно больше добрых дел, чтобы очистить душу. Дела эти разные могут быть:
