И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Юби? Что случилось? – спросил Венцель. – Ты нам помешал.
– Погоди, Венцель, – сказал Алекс. – Юби, говори скорее.
– …Омар… – произнес Юби, задыхаясь. – …Прошу…Омар…
Омар внимательно посмотрел на Юби и попытался понять его мысли. Спустя пару секунд ко всем пришло осознание, почему мог прибежать Юби и почему обращался он именно к нему. Участники собрания ужаснулись и поспешили к оцеплению. Юби продолжал стоять и смотреть на Омара, который молчал с едва раскрытым ртом и, казалось, не понимал, что происходит. Но он понимал все. В голове его шла борьба между осознанием и неприятем. Юби что-то еще тихо проговорил, но Омар не слышал больше его. В глазах помутнело, в ушах раздался жуткий звон, доводивший до тошноты; хотелось упасть в пропасть и лететь в бесконечную тьму, лишь бы не принимать свершившегося факта. Простояв так минут пять, неподвижно и безмолвно, Омар все же решился пойти. Ноги едва слушались его, сильно дрожали и постоянно спотыкались о что-то. Вокруг Омар не видел ничего, кроме единственной дорожки, ведущей к Марин, которая стояла и улыбалась в конце этого пути. Омар хотел что-то сказать, что-то крикнуть ей вслед, но не было сил, речь не работала, словно язык у него отрезали ножом. Этим же ножом и копиями его, казалось ему, кромсали душу его тысячи мелких бесов, пировавшие на крови и костях мертвой девушки. Но Омару хотелось верить, что он во сне, что это жуткий кошмар, сотверенный его уставшим сознанием. Ведь не может быть, чтобы Марин кто-то убил. Мысли то собирались воедино, то снова рушились, не позволяя трезво реагировать на окружающий мир. Весь путь от лазарета до оцепления, на деле занимавший не более пяти минут, казался Омару бесконечно долгим. Ему чудилось, что он несколько раз проваливался сквозь землю, и так же несколько раз некий магический ветер поднимал его обратно.
Добравшись до толпы стачечников, Омар увидел, как все они расступились, давая ему возможность пройти. На простецких носилках лежало тело, наполовину завернутое в ковер. У тела сидел Моррейн и перевязывал ранения, дабы кровь не вытекала из уже мертвого организма. Как только Омар подошел ближе, Моррейн поднялся и отошел в сторону. Омар упал на колени рядом с телом Марин и хотел докоснуться до безмятежного лица, сиявшего райским светом на фоне сумерек приближавшегося вечера. Ветер слабо обдувал и трепал ее волосы, сладкий запах которых до сих пор не исчез. Омар уже почти докоснулся своей рукой до нежной щеки Марин, но мельком посмотрел на бездвижную грудь, которая никогда больше не сможет изящно дышать, и не смог. Не смог прикоснуться к ней. Чувствовал свою вину и считал, что не имеет права дотрагиваться до нее. Из глаз потекли слезы. Поначалу медленно, понемногу, одна за одной скатываясь по смуглым щекам араба. Потом Омар по-настоящему зарыдал, впервые в своей жизни. Бессильный, убитый горем, он лег на землю и погрузился в объятья скорби.
Глава XI
Удивительный, но вместе с тем крайне значительный факт – порой сотни и тысячи, и даже сотни тысяч смертей не приводят к сколь каким-нибудь изменениям в укладе общества, но иногда одна единственная смерть разрушает многолетний или даже многовековой устой, становится причиной падения властителя или служит основанием для реформ. Сотрудники цирка «Парадиз» боялись даже думать о том, что Пьер Сеньер, их Хозяин, их диктатор, – грешен и способен совершать ошибки. Боялись до казни Гастона Бризе, которая настолько изумила каждого из них, что насильно заставила открыть глаза и посмотреть на все с иной стороны. Но тогда сотрудники цирка лишь начали думать критически, до активных действий было еще далеко. Потом произошел инцидент с доктором Скоттом, в результате которого погиб Мариус Дурре, любимый простыми циркачами и признаваемый ими, как наставник и отец. Смерть Дурре побудила сотрудников начать громадную стачку, максимальных масштабов которая достигла уже в Шартре после бойни в «квартале» уродов. Но и тогда до активного сопротивления было далеко. Не накопилась ненависть в сердцах стачечников в достаточном количестве, не разгорелся огонь мести. В планах Апельсинового клуба был мирный переход власти от Сеньера к ним, поскольку градус напряжения все еще не накалился до предела. Но никто не мог себе вообразить, что Пьер Сеньер самолично смастерит себе гроб, жестоко убив собственную дочь и бросив ее к ногам стачечников. Смерти Марин простить уже не мог никто. Последний рубеж был перешагнут, назад дороги не было. От доброго цирка «Парадиз» не осталось и следа. Одна сплошная боль, сплошная ненависть господствовали в нем, даже воздух был пропитан запахом крови и слез.
Весь вечер простые сотрудники цирка искренне оплакивали Марин. Сотни и сотни людей молились об упокоении души невинной девушки, безвременно погибшей от рук жестокого детоубийцы. Хоронить смысла не было. Специально для прощания с Марин несколько десятков плотников соорудили особый ритуальный костер, на котором планировалось сжечь тело Марин. Таким же образом зимой был похоронен Густав Лорнау. Алекс вытащил из тела Марин все три пули, после чего санитары вымыли тело, а костюмеры нарядили ее в лучший наряд. Луна, пробившая своим светом тучи, освещала безмятежно лежавшую на костре Марин, словно собиралась забрать в свое царство печали ее чистую безгрешную душу. Смотреть, как горит совсем молодой человек, совсем недостойная такой гибели девушка было невероятно тяжело даже физически каждому частнику траурной церемонии. Особенно горько было Омару, разумеется. Слезы ушли, но неукратимая жажда мести заполонила его душу и сердце.
Рядом с Омаром стоял Моррейн и наблюдал за ним. Он видел, как страдает бен Али, чувствовал то, что чувствует он, но по-своему. Моррейну не чужды были сострадание и скорбь, однако он старался выражать их не так, как на самом деле хотел бы. Все дело в том было, что у Алекса истинные чувства могли бы оскорбить многих людей и оттолкнуть от него большое количество сторонников. По большей части потому, что Алекс никогда внутренне не переживал из-за чьей-то гибели или простой кончины. Будучи врачом, он привык видеть смерти, да и сам частенько становился их виновником, особенно в цирке. Но знать об этом никому не следовало, так что на людях Алекс изображал необходимую скорбь, что воспринималось простыми сотрудниками цирка положительно и характеризовало Моррейна как честного, открытого и доброго человека.
